1984

– Мы контролируем материальный мир, потому что контролируем сознание. Реальность – внутри черепной коробки. Постепенно, Уинстон, ты все поймешь. Для нас нет ничего невозможного: невидимость, левитация – что угодно. Захочу – воспарю над этим полом, как мыльный пузырь. Но я не хочу, потому что Партия этого не хочет. Тебе надо избавиться от этих представлений из XIX века насчет законов природы. Законы природы создаем мы.

– Ничего подобного! Вы даже не хозяева всей планеты. А как же Евразия и Остазия? Вы их еще не завоевали.

– Неважно. Завоюем в свое время. А если и нет, какая разница? Мы можем вычеркнуть их из жизни. Океания сама себе весь мир.

– Но ведь наш мир – лишь пылинка. А человек – беспомощная козявка! Сколько он существует? Миллионы лет Земля была необитаемой.

– Ерунда. Земля существует с тех пор, как существуем мы. Как она может быть старше нас? Вне человеческого сознания ничего не существует.

– Но ведь находят окаменелости, кости древних животных, мамонтов, мастодонтов, гигантских рептилий, которые жили, когда людей и в помине не было!

– А ты когда-нибудь видел эти кости, Уинстон? Не видел, разумеется. Их придумали биологи XIX века. До человека не было ничего. И после человека, если наш род прервется, ничего не будет. Снаружи – пустота.

– Но ведь снаружи вся Вселенная. Посмотрите на звезды! Некоторые из них – в миллиардах световых лет отсюда. Нам до них никогда не дотянуться.

– А что звезды? – равнодушно ответил О’Брайен. – Огоньки в нескольких километрах от нас. Захотим – дотянемся. А захотим – и выключим. Земля – центр Вселенной. Солнце и звезды вращаются вокруг нее.

Уинстон снова дернулся, но на этот раз ничего не сказал. А О’Брайен продолжал, как бы отвечая на прозвучавшее возражение.

– Конечно, в определенных ситуациях это не так. Когда мы ориентируемся в океане или предсказываем затмение, нам представляется более удобным исходить из того, что Земля вращается вокруг Солнца и что звезды находятся в миллионах километров отсюда. Ну и что с того? Думаешь, мы не в состоянии создать двойную астрономию? Пусть звезды будут далеко или близко – по мере надобности. Думаешь, нашим математикам это не под силу? Забыл о двоедуме?

Уинстон вжался в койку. Что бы он ни сказал, мгновенный ответ сминает его, как удар кувалдой. И все же он знает, точно знает, что прав. Ничего якобы не существует вне нашего сознания – но ведь как-то можно продемонстрировать, что это неправда? Разве не доказано давным-давно, что это представление ошибочно? Для него даже слово есть, только Уинстон его забыл.

О’Брайен смотрел на Уинстона сверху вниз, и в уголках его рта играла легкая улыбка.

– Говорил я тебе, Уинстон, что в метафизике ты не силен. Слово, которое ты забыл, – солипсизм. Но ты ошибаешься. Это не солипсизм. Или, если хочешь, коллективный солипсизм. Но суть другая – вообще говоря, даже противоположная. Но мы отвлеклись, – продолжил он уже иным тоном. – Настоящая власть, та, за которую нам приходится бороться день и ночь, – не над материальным миром, а над людьми. – Он сделал паузу и снова стал похож на учителя, задающего вопросы любимому ученику. – Уинстон, как один человек может утвердить свою власть над другим?

– Заставив его страдать, – сказал Уинстон, подумав.