1989

Счастлив я, что у слова "совесть"

нету множественного числа!

1989

СОРОК ДЕВЯТЫЙ

"Советский спорт"

еще был на Дзержинке,

и те же тополиные пушинки,

задевшие,

как будто в страшном сне,

клюв ястребиный Берии в пенсне,

садились на облупленный мой нос,

когда стихи

в "Советский спорт" я нес.

Мой нос длиннющий был зазнайски

задран.

Куда?

В коммунистическое завтра.

Как папа Карло,

Сталин породил

из дров субботников —

подобных буратин.

Я жил почти невинно,

безмальвинно,

писал ужасно,

но зато лавинно.

И видел ли меня Лаврентий Берия

из своего зеркальнейшего "Зиса",

когда рисково у Лубянки бегая,

в литературу носом я вонзился?

А если видел —

не важней окурка

для Берии была моя фигурка

в малокозырке,

в лыжных шароварах,

с блатнинкой глаз,

булыжных,

шаловатых.

И в потайном кармане шаровар

не вынюхал палач

мне наудачу

мой будущий крамольный "Бабий Яр"

с "Наследниками Сталина" впридачу.

Что вытерпеть пришлось нам всем еще бы,

когда бы он

арестовал Хрущева,

и превратил страну,

как вурдалак,

в полуконцлагерь

и полубардак?

Система,

как Лубянка всех народов,

была жестокой матерью уродов,

Я,

пуповиной проволочной сдавлен,

в утробе рифмовал:

"кристален — Сталин".

А вдруг бы я,

почти без лицемерия

зарифмовал бы

"Верю я!"

и "Берия"?

и стал не зэком без роду и племени —

лауреатом Бсриевской премии?

Все быть могло......

Тогда в стране миллионы

росли,

как под гипнозом эмбрионы.

Спасись поэт,

извечный недобиток,

равно —

от ласк палаческих

и пыток!

Какая безысходная загадка:

в Лубянке — страшно,

а на воле — гадко.

В кровавый узел,

в роковую завязь

Лубянка и поэзия связались.

Проезд Лубянский,

там, где из нагана

убило время

своего горлана.

Но, словно под ногой пустые банки

из-под пустой ленд-лизовской тушенки,

стихи загромыхали у Лубянки

безвестного мальчишки —

Евтушенки.

Лаврентий Павлович,

меня вы проморгали,

забыв упечь в Лубянку —

ваше ЦГАЛИ.

Как Буратино,

выжил я на понте

среди всех карабасов-барабасов.

Злой гений жил в Кремле.

В "Советском спорте

был добрый гений —

Николай Тарасов.

Сорок девятый год.

Июнь.

Второе.

Стихи в газете.

Первые.

Плохие.

Я напечатан!

Как я рвусь в герои!

Не мальчик,

а какая-то стихия......

И, не смущаясь никаким доносом

с Лубянкой в окнах,

Брезжущей сурово,

Тарасов мне

у Берии под носом

по памяти

читает

Гумилева!

1989

КРАСНОЕ И ЧЕРНОЕ

Мальчик-ангелочек

лет шести,

сжавшийся в комочек

от ненависти.

Соску отмусолив,

с детства ты восстал.

Дяденек-масонов

ненавидеть стал.

Ангелочка-мальчика

шатко, во хмелю

притащила мамочка

к самому Кремлю.

Красная площадь.

Черная сотня.

Криком кресты на Блаженном креня,

антисемитская подворотня

доплесканулась

уже до Кремля.

А микрофон в кулачище,

он —

кистеня почище.

Чудится мне: к микрофону прилипли

под вопли,

что так дики,

прежних погромов реликвии —

погибших детей кудельки.

Настойками с разными травками

пахнут борцы

с незванными

всеми заморскими кафками

и сахаровыми-цукерманами.

Рядом —

правительственные "ЗИЛы"

в Спасскую башню ныряют бочком.

Охотнорядствующие верзилы,

может быть,

кажутся им пустячком!!

Но наступила пора признаться

в существовании нашенских "наци".

Нечерносотенцы все

в наше время

подозреваются

в том, что евреи.

Минин с Пожарским,

в какой мы трясине!

Если вы слышите:

"Бей жидов!",

бейте шутов,

спасайте Россию

от потенциально кровавых шутов!

Что-то вокруг закрутилось,

завыло,

что-то слилось во всеобщее рыло.

Мерзкое зрелище,

не без жутинки,

ну, а во мне —

им назло —

ни "жидинки".

Как потащить им собирский мой нос

с гиком

на квасо-арийский допрос!

Но как плевки

и в глаза мне,

и в лоб

гарканье:

"Жидомасон!

Русофоб!"

Мальчик-ангелочек,

лет шести,

ты без проволочек

Русь решил спасти!

Вот какие ангелы

нынче завелись,

Ты от злобы адовой

прежде сам спасись!

Чья рука толковая

вставила,

хитра,

в очи васильковые

угли недобра!

По чужим стопам идти,

где на трупе — труп!

Дяденьки из "Памяти"

память всю сотрут.

Стань хоть чуть добрее

здесь, у входа в храм...

Вдруг бы ты — евреем

уродился сам!

Что будут делать антисемиты,

если последний русский еврей

выскользнет

зернышком через сито, —

кто будет враг!

Из каковских зверей!

Что, если к нашему с вами позору,

тоже еврей,

оскорбленный до слез,

за выездною визой

к посольству

встанет смертельно уставший

Христос!!

1989

БЕРЛИНСКАЯ СТЕНА

Спеск Р01П1 СЬагНе

В честь сержанта-негра

назван пункт.

Дула автоматов торчали,

закрывая немцам

к немцам путь.

И рассечь люден навеки пробовала,

не давая смыться наутек,

вся идеология,

как проволока,

по которой шел электроток.

Как стена Берлинская пала!

Потому, что не могла не пасть,

и полезли

девушки и парни

на стену,

как джинсовая власть.

Надо всеми сдохшими границами

в эти долгожданнейшие дни

лезли и по строчкам Солженицына,

и по строчкам Гроссмана они.

До того,

когда, воняя плесенью,

развалилась полностью стена,

может, пригодилась им и лесенка

моего какого-то стиха.

Спеск Р01П1 СЬагНе

Пункт соединения душ.

Век

пом-

чали,

все, что разделяет нас,

разрушь!

Спеск Р01П1 СЬагНе

Ты началом стал или концом!

Чех,

пой

от счастья,

счастья с человеческим лицом!

Гибель всем

нас рассекавшим стенам!

Эту стену,

бросив ее в шок,

своим телом,

словно автогеном,

первым Палах, может быть, прожег.

Безграничны личность и свобода.

Мир

не умещается в ОВИР.

Мне — кусок стены!

Я заработал

в шрамах пуль суровый сувенир.

1989

ЕР5ПМ

В КАЗЕМАТЕ

В кабаке петрозаводском

взгляд швейцара косоват.