1989

неопределенно хмыкнула, исчезла, а вскоре прошествовала в туалет с охапкой мятых газет, полных призывов к перестройке. Наконец появилась такая же сонная официантка, толкая перед собой столик на колесиках со стаканами, до половины полными какой-то подозрительной жидкостью чайного цвета. На вопрос: "Что это?" — она ответила кратко, хотя и загадочно: "Напиток". Дети "третьего мира" почти не притронулись к этому напитку— в их так называемой "отсталой стране" подавать напитки в открытом виде считается элементарно негигиеничным, точно так же как и в их отсталой стране я никогда не видел в уборных газет вместо туалетной бумаги. Когда мы снова шли к самолету, мой таец, считая себя уже достаточно проверенным, пытался пройти сквозь контроль вместе со своим "дипломатом". Но не тут-то было. Мощные ручищи представительницы Аэрофлота, больше похожей на переодетого женщиной кабацкого вышибалу, грубо вырвали у него "дипломат" для досмотра. Когда таец что-то попробовал объяснить по-английски, его так же грубо толкнули в спину: "Проходи, проходи в накопитель... Лопочут невесть чего — пойди их пойми... Выучили бы сперва наш язык, а потом бы уж к нам и ехали..." Мой таец смертельно перепугался, что у него отнимут "дипломат", а когда отдали — уже совсем по-нашему, по-советски, с благодарной униженной затыркан-иостью обрадовался. Представительнице Аэрофлота даже в голову не пришло, что, работая в международном аэропорту, это она должна была выучить хотя бы один иностранный язык. Не пришло ей в голову, что "накопитель"— это слово из лагерного лексикона... А вы не задумывались о том, сколько лагерного в нашей ежедневной "вольной" жизни — всевозможных накопителей, отстойников, очередей то за тем, то за этим, как за лагерной баландой, насильственных сгоняний в кучу, унии и тельных "шмонов" — физических и духовных, "пах;пи ва" и "шестерничества", видимых и невидимых КОЛЮЧИ) проволок... Когда я укоризненно сказал представите ни и це Аэрофлота: "Почему вы себя так грубо ведете'"'. возмущенно вспылила: "То есть как это грубо? А м что — на брюхе перед ними должна ползать?"

Есть категория людей, которые вежлишн п. счи1 унижением, а грубость — сохранением личной» кчТОММет ва. Такое у них воспитание — невоспитанное вогпш

Поэтому даже в глазах гостей из "слаборазвитых стран" мы выглядим, как страна слаборазвитой вежливости. Но, может быть, то, что случилось в ташкентском аэропорту, не могло случиться в столичном? Вот Шереметьево-2 — главные воздушные ворота страны. Не бросалось ли вам в глаза, что в фойе не на что присесть? Вероятнее всего, потому, чтобы на скамьях не спали, как где-нибудь на Казанском вокзале, не портили бы светлого впечатления от СССР. Но ведь спят. Прямо на мраморном полу. Вповалку, в случае нелетной погоды. Нелетная погода не есть чисто советское явление. Но спят на полу почему-то только у нас. Гостиничных мест при аэропорте в несколько раз меньше, чем нужно. "Ничего, перебьются..."— говорят здесь со злорадной усмешкой про иностранцев. Но иностранцам перебиваться приходится лишь временно, а вот мы перебиваемся всю жизнь. А кто нам такую жизнь устроил — иностранцы, что ли? Мы сами. Наша грубость к иностранцам происходит от грубости друг к другу. Эта грубость разоблачительно прет, начиная с аэропорта.

Самолет приземляется в Шереметьево. Трапа приходится ждать иногда по полчаса. Когда трап появляется, приходится ждать автобуса. На трапе — обязательный пограничник, двойник того самого, который так напугал моего тайца в Ташкенте. Этот пограничник никого и ничего не проверяет — он с бессмысленной бдительностью вглядывается в лица. Затем перед нами несколько застекленных будок, где сидят пограничники, проверяющие паспорта. Обычно большинство будок пусто, и пассажиры скапливаются у одной или двух, немедленно создавая очереди. Молоденькие пограничники в будках, может быть совсем неплохие парни, напускают на себя угрюмую недоброжелательность, иногда требуют, чтобы пассажиры сняли шапки, неизвестно почему задают вопросы, на которые уже отвечено во въездных анкетах. Ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь из этих стражей государственных границ сказал: "Добро пожаловать!", "С возвращением!" или хотя бы по-человечески улыбнулся. Запрещают это им, что ли? А ведь лицо пограничника— это тоже лицо страны.