1996, По рукоять в опасности

Мать, как всегда, была опрятна, изящна, женственна и строга на вид. Блестящие темные волосы, короткая стрижка. Осиная талия. Мне захотелось сказать ей, что я очень люблю ее, но я промолчал, потому что мать считала такие эмоции чрезмерными до неприличия.

Я с детства был приучен отцом заботиться о ней. Отец научил меня почитать мать, служить ей. И не потому, что так требует долг, а по зову сердца. Мне навсегда запомнился раскатистый, неудержимый смех отца и сдержанные, но счастливые улыбки матери. Отец жил достаточно долго, чтобы я почувствовал их общее изумление, когда мальчик, о воспитании и образовании которого они так заботились и которому старались привить умение шотландских горцев охотиться, ловить рыбу и незаметно подкрадываться к добыче, выказал первые тревожные признаки своеволия.

Мне было шестнадцать лет, когда в один прекрасный день я заявил:

- Папа, я не хочу идти в университет. (Ах, какая это была ересь!) Я хочу стать художником.

- Неплохое хобби, Ал, - сказал отец, нахмурясь.

Он давно уже не раз хвалил меня за ту легкость и непринужденность, с которыми я рисовал, но никогда не принимал моего увлечения всерьез. И так и не принял до самой своей смерти.

- Я говорю вполне серьезно, папа.

- Да, Ал.

Он не имел ничего против моей тяги к уединению. В Британии слово «бирюк» вовсе не вызывает неприятия, не то, что в Соединенных Штатах, где желание жить как все внушают детям с дошкольного возраста. Там «бирюки», как я узнал потом, это люди, у которых не все дома. Мой же образ жизни многие расценивали как оригинальный, но никто не находил в нем ничего предосудительного или ненормального.

- Как Айвэн? - спросил я у матери.

- Хочешь кофе? - сказала она.

- Кофе, яичницу, гренки… да все, что угодно.

Я спустился следом за матерью в полуподвальное помещение кухни, где приготовил и съел завтрак, отчего мое настроение и состояние заметно улучшились.

- Что с Айвэном? - снова спросил я.

Мать смотрела куда-то в сторону, как будто игнорируя мой вопрос, и вместо того, чтобы ответить на него, сама спросила:

- Что у тебя с глазом?

- Я наткнулся… Да ладно, чепуха, не имеет значения. Скажи мне лучше, здоров ли Айвэн.

- Я, э-э-э… - Мать казалась непривычно нерешительной и неуверенной в себе. - Врачи говорят, что он мог бы постепенно прийти в норму…

- Что значит «мог бы»? - спросил я.

- Он не хочет.

- Расскажи мне все подробно, - после паузы сказал я.

Возник тот неуловимый момент, когда поколения меняются местами и дети становятся на место родителей. И, может быть, это произошло с нами раньше, чем в большинстве семей, из-за того, что я сызмальства привык заботиться о матери. Когда мать вышла за Айвэна, эта привычка отошла на второй план, но теперь вновь естественно заняла свое прежнее место, возродившись с удвоенной силой.

Я сказал:

Джеймс-Джеймс Моррисон-Моррисон,

А попросту маленький Джим…

Мать засмеялась и продолжила:

Смотрел за упрямой рассеянной мамой,

Больше, чем мама за ним…

Я кивнул.

- О, Александр. - Впервые в жизни я услышал, как ее голос дрогнул, но чувства так и не прорвали плотину, что сдерживала их.

- Расскажи мне все как есть, - сказал я. Мать помедлила. Потом произнесла:

- Он так угнетен.

- Болезнью?

- Не могу понять чем и не знаю, что с этим делать. Он почти не встает с постели, не хочет одеваться, почти ничего не ест. Я советовала ему вернуться в клинику, но он ни за что не соглашается, говорит, что ему там не нравится, и доктор Роббистон, кажется, не в состоянии посоветовать ничего дельного, что помогло бы Айвэну по-настоящему.

- Ну а есть ли у Айвэна серьезная причина быть угнетенным? У него действительно так плохо с сердцем?

- Врачи говорят, для беспокойства нет никаких оснований. Они применили одно из сосудорасширяющих средств - и это все. Ну и, конечно, пока он должен принимать витамины. - Он боится, что это конец, что он умирает? Мать наморщила свой гладкий лоб:

- Он только говорит мне, что беспокоиться не о чем.

- Можно я… пойду наверх и поздороваюсь с ним?

Мать взглянула на большие кухонные часы, висевшие высоко на стене над огромной плитой. Было пять минут десятого.

- Сейчас у него фельдшер, - сказала она. - На самом деле Айвэн в таком уходе не нуждается, но фельдшера отпускать не хочет. Вильфред, фельдшер, не нравится мне, он какой-то слишком подобострастный. Спит он у нас наверху в старой мансарде, Айвэн установил там внутреннюю телефонную связь, так что в случае чего может вызвать Вильфреда к себе и ночью, если вдруг почувствует боль в груди.

- А у Айвэна бывают такие боли ночью?

- Не знаю, - неуверенно ответила мать. - Не думаю. Но, конечно, были, когда с ним случился приступ. От этого он проснулся в четыре часа утра, но тогда он подумал, что это желудок.

- Он разбудил тебя?

Мать покачала головой. У них с Айвэном были хотя и смежные спальни, но у каждого - своя. Не потому, что между ними существовало отчуждение, а просто им так хотелось.