1996, По рукоять в опасности

Он приблизился и, остановившись в метре от меня, уже не спросил, а рявкнул:

- Где список? Наконец-то.

Из- за этого списка и разгорелся весь сыр-бор. Оттого меня и били, надеясь, что, пока дойдет до этого вопроса, я сломаюсь и отвечу на него.

- Где список?

Грантчестер всегда недолюбливал меня, видел во мне угрозу его положению при Айвэне. И подозрения Пэтси на мой счет он тоже всегда поддерживал, подливал масла в огонь. Я вспомнил, как он испугался и разозлился, когда Айвэн сделал меня своим доверенным лицом, а не его или Пэтси. Грантчестер ни за что не хотел допускать меня к делам пивоваренного завода. Не зря он боялся этого.

От его громоздкой, тяжеловесной фигуры исходила грубая, беспощадная враждебность. Плевать ему было, изувечат ли меня, превратят ли в кровавое месиво. Грантчестер наслаждался тем, что происходило под этими гирляндами огней. Сам он не прикасался ко мне, но при каждом ударе испытывал что-то вроде экстаза. Он хотел, чтобы я покорился и сдался, но чтобы это случилось не сразу и не очень быстро.

Я заметил удовольствие в его глазах. Видел улыбку на его толстых губах. Я ненавидел его, ненавидел до внутреннего содрогания.

- Говори, - не унимался он, - говори, ну!

Он жаждал моей капитуляции с не меньшим вожделением, чем самого списка, и был уверен, что добьется и того, и другого. Только бы не сдаться, не дать ему насладиться этой изуверской радостью…

- Список, где он?

Боксерские перчатки еще раз прошлись по мне. Лицо, ребра, живот, голова. Не сосчитать…

- Где список?

Какой чудесный сад! Это я уже не думал, а в полубеспамятстве просто видел перед собой.

Упражнение с «боксерской грушей» окончилось. Грантчестер ушел. Четверо ублюдков стояли вокруг меня, наблюдая, не выскользну ли я из их веревок и узлов. Хотел бы я этого, но где там…

Возле меня возникло лицо Пэтси.

- Что за список? - спросила она.

К чему эта хитрость? Она наверняка знает, чего хочет от меня Грантчестер.

Пэтси казалась взволнованной и даже испуганной. Но ведь это она и заманила меня сюда. Хотя какая разница - я сам виноват, что попался на удочку.

- Зачем Оливер спросил, где ваша мать и Эмили? - сказала Пэтси.

Собрав все силы, какие еще оставались во мне, я заговорил, заставляя свой голос звучать твердо:

- Откуда он знает, что их нет дома?

- Александр, - сказала Пэтси с искренним - это я видел - огорчением, - отдайте Оливеру все, чего он хочет, ради Бога, умоляю вас. Это… это… - Она обвела взглядом спутавшие меня веревки, а потом ублюдков, стоявших поблизости, - это… ужасно!

Я мог сто раз согласиться с ней, но мог ли я поверить, что она не знает, чего хочет от меня Грантчестер, ее сосед и питающий к ней дружеские чувства адвокат? Больше я ей никогда в жизни не поверю. Или до конца того, что осталось от жизни.

Оливер Грантчестер вел игру, ставка в которой исчислялась миллионами, но боксерские перчатки не принесли ему желаемого результата. И вот я увидел, как он возвращается со стороны дома и тянет за собой мангал на колесиках.

О Боже, подумал я, только не это.

Я не выдержу, скажу ему все. Знаю, что скажу. Черт с ними, с этими миллионами. Не мои же они, в конце концов.

Грантчестер снял с мангала решетку и приставил ее к опоре. Потом он опять ушел в ярко освещенную оранжерею и принес оттуда сумку с брикетами древесного угля и бутылку с горючей жидкостью. Он высыпал брикеты из сумки в топливную камеру и вылил туда же все содержимое бутылки.

И вот чиркнула и загорелась спичка.

Пламя рванулось из мангала вверх ревущими и трепещущими золотисто-алыми языками. Оно отражалось в глазах Грантчестера, и на миг мне показалось, как будто внутри головы у него полыхает огонь.

Довольный, он парой длинных щипцов поднял решетку и опустил ее на мангал, чтобы накалить.

На лицах четверых бандитов я не видел ни любопытства, ни удивления. Разве что один из них смотрел на огонь и на решетку с отвращением. «Они уже видели это раньше», - подумал я. И видели на моем месте Нормана Кворна.

Норман Кворн… обожженный, в этом саду, с обрывками травы на одежде…

Пэтси, казалось, не понимает, что происходит. Такой же растерянный вид был и у Сэртиса.

Брикеты древесного угля горели ярко.

Я все скажу. Хватит с меня. Все мое тело и так уже изнывает от боли. Глупо и дальше терпеть эту пытку. Всякие там высокие материи вроде стойкости человеческого духа, может, и хороши, когда их изображают на картинах, но не в таких вот милых деревенских садиках вечером во вторую субботу октября.

Нормана Кворна прожгли решеткой до самых ребер, замучили до смерти, но он так ничего и не сказал Грантчестеру.

Я не Норман Кворн. Его миллионов у меня нет, терять мне нечего. Это миллионы Пэтси, будь она проклята!

Грантчестер между тем с наслаждением дождался, пока решетка не раскалилась докрасна, щипцами извлек ее из пламени и плашмя положил ее на траву. Трава зашипела и задымилась.

- Если будешь и впредь молчать, придется положить тебя на эту решетку, - с глумливым сочувствием сказал мне Грантчестер. - Так где список?

Упрямство, стойкость, мужество… Есть ли они у меня? Не знаю. Но я скажу ему все, чего он хочет, пропади он пропадом!