Ах да, барабаны. Ну, это грустно, действительно жаль. Не то чтобы смешивать коктейли в этом баре - плохая раабота. Тут зарплата и бесплатная еда. И чаевые. Я спокойно могу тут работать до пенсии. Но я от этой работы не в восторге. Знаю одну аккуратную ирландскую вдовушку, не первой свежести, но дружелюбную, если понимаешь, о чем я. У меня есть машина, квартира, телевизор. Даже есть электрическая газонокосилка на крыльце...сада нет, но газонокосилка хороша для статуса. Мы с вдовушкой прощлой зимой летали во Флориду, провели там две недели, жили, как господа на Ривьере. Должен сказать, с финансовой точки зрения эмиграция оказалась выгодной. Но мысли о музыке разбивают мне сердце. Здесь - свобода, это - лучше, но зачем это всё, если я не могу быть музыкантом? Это меланхолия, чувствуешь себя в изгнании, как патриот Кошут в Турине.
Тут ничем не поможешь. Артисты не забывают, знаешь ли. Иногда вспоминаю, как после снятия осады я сидел со своими барабанами в баре, вкладывал в это сердце и душу, как велел мне Господь и мой талант. Этот бар находился в доме, который разбомбили, но его привели в порядок. Было отопление, атмосфера, коньяк 'Наполеон', всё, что нужно народной демократии. У меня была солидная репутация, а новым боссам нужны были барабанщики. Шоу начиналось в десять, но домой я возвращался в четыре часа утра. В 1948 году коммунисты захватили культуру. Бизнес какое-то время продолжал развиваться. Новые начальники приходили и сорили деньгами. Почему нет? Они могли это себе позволить. В конце концов, всё ведь принадлежало народу! Время от времени являлись пережитки старого порядка, франты, которые припрятали несколько золотых наполеондоров, и теперь хотели выпить, чтобы забыться. Они платили за свои собственные похороны, рассказывали слезливые истории о прошлом. Но в 1948-м, когда пришли новые боссы, мяч перешел на другую сторону поля. Если их ловили на том, что они лелеют пережитки прошлого, это всё делалось для народного блага.
Почему я уехал, если для меня всё складывалось столь благоприятным образом? Долго рассказывать, дружище. Я, как и ты, не был создан для финансов. А потом, в один прекрасный день, понял, что мое место - в политике.
Я тебе это рассказываю по секрету, по-братски, тебе - можно. После освобождения - у меня до сих пор во рту кисло, когда произношу это слово - я оставался в Зале до 47-го года, потом переехал в Будапешт. Жил там тихо, никому не доставлял неприятностей. Люблю приватность, знаешь ли. Так вот, нас освободили, и местный граф смылся за границу. Парень он был вовсе не плохой, просто так вышло, что он был графом.
Потом мой батя - коммунисты его загнали в коллектив пинками, назвав кулаком, потому что у него было четыре акра земли и сад - мой батя говорил, что граф был плохим, но всё тогда вообще плохо обернулось. Граф, по крайней мере, позволял тебе подворовывать. А вот новые боссы, парни в кожаных плащах, которые приехали в деревню на грузовике вскоре после 45-го, вежливо пригласили каждого в муниципалитет, всех, кто не выказывал рвения, заставили с помощью оружия, и убедили их бросить всё, что у них было, в общий котел - и свои веши, и полученный земельный надел, не говоря уж о животных, всё - в коллективное хозяйство! Новые хозяева не позволяли воровать, потому что воровали сами. Они били тебя по голове и велели заткнуться, потому что отныне всё принадлежит народу.
Однажды по городу ехал министр, парень, обученный в Москве. Он был образованный, отвечал за коллективизацию. Они применяли такой деликатный термин: 'коллективизация'. Да, он был в этом хорош, потому что провел зиму в Москве и своими глазами видел, как количество кулаков упало до одного миллиона, потому что товарищи отнимали у них продукцию. Но батя и остальные начали объснять, что после проведения коллективизации в амбаре мало что осталось на зиму. Он сидел в машине и рассказывал нам, что мы не должны жаловаться, должны понимать, что теперь всё принадлежит народу. Потом министр провозгласил речь в парламенте, требовал, чтобы все мастера, оставшиеся в деревне, тоже подверглись коллективизации, неважно, кто - кузнец, плотник или мастер по ремонту колес, они все - капиталисты и эксплуататоры, пиявки, сосущие деньги из людей. Мой батя тоже был кузнецом, всю жизнь подковывал лошадей и точил косы. Он безмерно расстроился, услышав, что на самом деле он - не кузнец, а пиявка на теле трудового народа. А потом у него отобрали разрешение на работу.