1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Не могу тебе рассказать всю историю целиком, дружище, не всё сразу. Тяжелые были времена. Мой друг, который всегда жил в деревне, уехал в столицу, как только воссияло солнце свободы. Однажды он написал мне письмо. Он играл на флейте так, что сердце разрывалось. Тогда как раз приступили к конфискации зерна из амбаров графа. Чики с ума сходили от его игры на флейте. В письме он сообщал, что теперь играет на саксе в баре народной демократии в Будапеште, и хорошо бы мне приехать к нему, потому что им нужен барабанщик. Батя сыпал проклятиями, маманя плакала. Тяжело было их бросать, но я услышал зов искусства. Так что я уехал.

  Погоди, пришли гости. Да, сэр. Два скотча со льдом, сэр. Ваши напитки, сэр.

  Те двое шотландцев - жулики, вон та парочка. Вон тот с нафабренными усами - христианский целитель. Он свое дело знает. Вон тот с баками - бальзамировщик. Обрабатывает трупы, как угодно родственникам. Я их могу слушать часами, когда они обсуждают, кто следующий на очереди. Потому что есть разные виды улыбок. Есть улыбка святого. Есть знающая улыбка. Есть улыбка упокоившегося с миром. Улыбка святого - самая дорогая. Улыбка упокоившегося с миром - дешевле. Это всё делается с помощью парафина, есть установленные тарифы. Они приходят в полночь после работы и обычно выпивают три скотча. Они - скромные, религиозные парни.

  В графстве Зала, где я раньше жил, тела обмывали в соответствии с древним ритуалом. Здесь делают по-другому...Не обращай на них внимания, мы можем продолжать разговор. После полуночи они не интересуются никем, кто еще жив, это просто их способ сказать 'гутен абенд'. Тобой они заинтересуются, только если у тебя есть парафин на продажу.

  Так на чем я остановился?

  Как я уже говорил, после 47-го я почувствовал, что слишком долго скрываю свои таланты, и сел в поезд на Пешт. Нас в группе было четверо: саксофонист, аккордеонист, пианист и я на барабанах. Без преувеличений время для меня было прекрасное. Новая демократия только устаканивалась. Царило некое безрассудство. Даже не хочется рассказывать, как я уехал: от этих мыслей сердце сжимается, словно в тисках.

  Так вышло, что однажды утром я получил приглашение от тайной полиции. В девять часов мне следовало явиться в их контору на улице Андраши, хотя тогда улица называлась как-то иначе. Идите сюда, идите туда, поднимитесь по лестнице. Я вспотел, читая письмо, но потом расслабился, потому что понял, что обычно они не пишут письма, они просто тихо приходят на рассвете и звонят в дверь. Люди тогда приходили в ужас от дверного звонка. Мы это называли 'синдромом ужаса дверного звонка'.

  Я собрал все свои документы: свидетельство, которое подтверждало, что я - квалифицированный музыкант, и документ, подтверждавший, что я - честный сын трудового народа. И свидетельство с места жительства, подтверждавшее, что по время войны мои симпатии были на правильной стороне. Все эти документы я собирал довольно долго. Я работал с парнями, которые могли поручиться за правильность моих симпатий, которые сами были на правильной стороне. У меня была и куча других документов, но эти были - из прежних времен, со всеми печатями и фотографиями....Я решил, что сейчас для них - неподходящий случай. Спустил эти документы в унитаз. У меня был старый револьвер, шестизарядный, остался от одного из моих братьев, который уехал в 45- на Запад 'продолжать образование'. Я давно зарыл его во дворе. Решил, что лучше пусть револьвер лежит там, потому что, если тайная полиция поищет и найдет его, я отправлюсь прямиком на кладбище. Так что, насколько мог, привел всё в порядок, и однажды утром отправился к Оперному тетру, в контору тайной полиции.

  Проходя мимо Оперного театра, прочел на афише, что вечером там будет 'Лонгринн' или что-то такое, с оркестром. Я подумал: 'Вот что, братец, если тайная полиция тебя сломает, не видать тебе 'Лонгринна'. Это была грустная мысль, потому что, хотя я был настоящим музыкантом, никогда не бывал в опере. В Зале ничего такого не было - там никто не пел по нотам. Но я ничего тут не мог поделать, просто тащился к страшному старому дому под номером 60. С тяжелым сердцем, потому что никто никогда не говорил, что приглашение в дом под номером 60 - пустяк. Я там раньше никогда не был, но слышал, что фашисты называли этот дом 'Домом Лояльности'. Сказал себе: 'Ну, малыш, ты там, наверное, попадешь в переплет'. Понятия не имел, что меня там ждет. Решат ли они, что я чист, или кто-то на меня настучал? Я пытался просчитать все варианты. Если мне дадут полгода, я всё отлично устрою. Поклялся себе не паниковать и взвешивать каждое слово, потому что нет ничего хуже, чем уронить не то слово не в тот момент в разговоре с этими парнями - это будет ужасной ошибкой.

  Я чувствовал, что это - поворотный момент в моей жизни. Парень в плоской военной кепке проверил у ворот мой вызов и отправил меня наверх. Другой парень в форме велел мне сесть на скамейку в коридоре. Так что я сидел на скамейке, кроткий, как агнец, и оглядывался по сторонам, но не особо, чтобы никто не заметил.