1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Он хмыкнул, потом велел мне никогда не заходить в дом под номером 60, даже не приближаться. Раз в неделю мне следует им звонить. Когда на другом конце провода ответят, я должен буду сказать: 'Это Эде, привет от меня старику'. Голос ответит, что рад будет со мной встретиться, но где и когда? Самое лучшее место - Городской парк, на скамейке. А зимой - перегрузочная станция Лагиманьйош, там много очаровательных кафешек, где подают чудесный ликер. Там часами можно болтать в приватной обстановке, уютный тет-а-тет. Он перечислил, за какими людьми надо следить в баре, список по степени важности. Если я замечу, что кто-то пошел в туалет, а вскоре другой гость последовал за ним, мне следует поспешить за ними и проверить, не оставил ли один из них в туалете тайное послание или наличные. Наличные нужно оставить на месте и немедленно позвонить по номеру, который он мне дал, а они экстренно обо всем позаботятся, вопрос чрезвычайной важности. 'Народная Республика своего не упустит, - сказал он и потер большой и указательный пальцы, раньше так изображали 'деньги'. - Ты, как барабанщик, отлично можешь увидеть и услышать всё, что происходит в баре'.

  Потом он закашлялся, словно говоря, что вот сейчас перейдет к сочной сути вопроса. Товарищи. Понизив голос, он сказал, что я должен следить даже за товарищами. Потому что не каждый товарищ, по его словам, был истинным, до кончиков волос, работником на благо государства - некоторые лишь притворялись товарищами. Если я замечу, что ликер развязал им языки, что они склоняются друг к другу и тихо шепчутся, и так - до самого рассвета, и если я замечу, что они как-то слишком непринужденно общаются, на одной волне... Я должен выяснить и сообщить их имена.

  Так он говорил час, потом сделал выводы. Сказал, что я должен трудиться очень тщательно. Тогда мои документы удалят из архива, и у меня будет прекрасная, мирная жизнь, я буду помогать закладывать основы счастья в стране народной демократии. Он взял мое досье и помахал им у меня перед носом. Потом облокотился на спинку стула, снял очки и начал протирать линзы. Наши глаза встретились, и меня пронзила дрожь. Ноги окаменели от коленей до кончиков пальцев. Оказалось, вот чего он от меня хочет - чтобы я пел для тайной полиции, как чертова канарейка. Он сложил руки на груди и спокойно посмотрел на меня.

  Я пробормотал что-то о том, что мне нужно время. Он ответил: 'Конечно же, - вежливо, как всегда. - У тебя есть время до завтра'. Он мило и дружелюбно улыбнулся мне на прощание, всеми зубами, как улыбался когда-то красавец на старой рекламе 'Лизоформа'. Я вернулся в свою берлогу, больше не думая о том, как было бы хорошо пойти послушать 'Лонингрина' в Опере. Лежал на кровати до позднего вечера. Ничего не ел. Ничего не пил. В горле пересохло, чувствовал себя, как кусок дерьма.

  Начинало темнеть, когда я смог сесть. Надел фрак. Пора было идти на работу. Но потом, когда я завязывал галстук-бабочку, что-то перевернулось в животе. Или в голове? Даже сейчас не знаю точно. Я понимал лишь, что оказался в яме. Эти парни поймали меня, барабанщика, чтобы я пел для них. Мне следовало быть, как эти официанты в отелях, как горничные в посольствах, как эти хитрые чики с острыми глазками, которые работают в офисах. Мне можно было не объяснять, чего они от меня хотят. Я долго это пережевывал. Мне не было нужды подписываться на дневные курсы или посещать вечернюю школу. Я прекрасно знал, что к чему. Если кого они прижмут к ногтю, он принадлежит им с потрохами. Я окаменел от страха, меня била дрожь. Завтра я должен приступить к работе.

  Был погожий вечер, как весной. Некоторые участники группы уже зависали в баре. Двое - мои старые дружбаны, семья, я им доверял. Саксофонист из Залы - мне как брат, он привез меня в столицу. Пианист считался высоколобым интеллектуалом. Тихий парень, в группе он состоял только потому, что ему нужны были деньги, вряд ли это он меня сдал. Аккордеонист играл джаз много лет, иногда на рассвете звонил домой...могла быть любовная интрижка, но мог быть и осведомителем тайной полиции. Насчет него я не был уверен. Просто чувствовал огромную печаль при мысли о том, что дни славы, мои дни чистой музыки, в прошлом. Нет большей печали для художника, чем ощущение, что из его искусства исчез вкус, что пора отказаться от всего, чему он научился. Не думай, что я сошел с ума или разыгрываю трагедию. Все в нашей сфере знали, что я - самый лучший барабанщик Венгрии...Говорю, как есть, без ложной скромности. И Душенька так мне говорила. Она знала, что говорит. Она работала на богатых евреев в Лондоне, утонченные люди, они ее многому научили.