1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

  Он любил меня, без сомнений. Но в то же время чувство было такое, словно он главным образом терпит меня в своем доме, в своей жизни. Он был исполнен терпения, но так, словно у него не было выбора и он просто покорился необходимости жить со мной, делить со мной кров, жизненное пространство. Вот какое было чувство. Он был со мной столь же нежен и пленителен, как обычно, снимал очки, слушал, давал советы, иногда даже шутил, мы ходили в театры и вели светскую жизнь, но я видела, как он отстраняется, и в его двусмысленной насмешливости сквозит подозрение. Он не раскрывался перед людьми полностью. Он внимательно их слушал, полностью осознавая свои обязательства перед ними, потом вежливо отвечал, но в его голосе я слышала покровительственные нотки, некую жалость, словно он не совсем им верил, словно знал, что даже под самыми искренними заявлениями людей остаются невысказанные слои отчаяния, ярости, лжи и невежества. Конечно, такое он не мог бы сказать людям, вот почему слушал их с этой осуждающей снисходительностью, с этим серьезным скептическим выражением, иногда улыбаясь и кивая, словно говоря собеседнику: "Продолжай. Я знаю то, что знаю".

  Ты спрашивала, любила ли я его. Я с ним настрадалась. Но я знаю, что любила его, и даже знаю, почему...Я любила его, потому что он был печальным затворником, потому что ему никто не мог помочь, даже я. Но понадобилось много времени и страданий, прежде чем я это поняла. Много лет я думала, что он смотрит на меня свысока, что он обо мне невысокого мнения...но было и кое-что еще.

  

  

  В сорок лет этот мужчина был замкнут, как монах в пустыне. Мы жили в мировой столице, у нас было много знакомых, мы вращались в изысканном обществе. Но получилось так, что мы были одиноки.

  Лишь однажды я увидела его в другом свете, лишь однажды и на мгновение. Это произошло, когда родился ребенок, когда этому бледному, грустному, одинокому человеку впервые разрешили войти в комнату. Он вошел неуклюже, словно играл в очень неловкой сцене, слишком человек, словно стыдился актерства. Он остановился возле колыбели, склонился над ней, как обычно, сцепил руки за спиной, осторожный и сдержанный. Я была тогда истощена. но присмотрелась к нему. Он склонился над колыбелью, и тут, на мгновение, его бледное лицо озарил внутренний свет. Но он ничего не сказал. Долго смотрел на младенца, наверное, минут двадцать, не шевелясь. Потом подошел, положил руку мне на лоб и молча стоял у моего изголовья. Смотрел он не на меня, а в окно. Был рассвет туманного октябрського дня. Он задержался у моего изголовья, гладил мой лоб. Его ладонь была горячей. Мгновение спустя он уже разговаривал с врачом. Словно резко прервал один разговор и начал другой, на другую тему.

  Но сейчас я знаю, что в то мгновение, наверное, первый и последний раз в жизни, он был счастлив. Может быть, он даже раскрыл тайну того, что называл человеческой природой. Пока ребенок был жив, он говорил со мной по-другому, с большей задушевностью, но я все равно чувствовала, что не являюсь его половинкой. Знаю, есть люди, которые отчаянно пытаются преодолеть некое внутреннее сопротивление - смесь гордыни, страха, чувствительности и неуверенности, это не позволяет им слиться с толпой. Но мой муж, во всяком случае, на время, примирился с миром ради ребенка. Я видела, как он борется с собой, и, пока ребенок был жив, меня переполняла безумная надежда. Он пытался изменить свою природу, приручить ее так же, как цирковой дрессировщик приручает льва. Он был молчалив, горд и печален, но делал всё возможное, чтобы стать скромным и покорным. Например, дарил мне подарки. Мне хотелось плакать от того, как этот новоявленный "скромный" человек, мужчина, который всегда стыдился дарить мне маленькие подарки на Рождество или день рождения, настаивая на чем-то дорогом вроде круиза, шубы, нового автомобиля или украшения, теперь начал дарить мне то, в чем я действительно нуждалась - трогательные маленькие подарки, почти ничего не стоившие, например, пакетик жареных каштанов, купленный по дороге домой, конфеты и тому подобное. Тогда у меня было всё самое лучшее: лучшие врачи, лучшая нянька и это чудесное кольцо, которое я ношу сейчас. Да, оно дорогое. Но теперь он приходил домой с застенчивой улыбкой и неловко разворачивал маленький пакетик, в котором была, например. детская кофточка и капор тонкой вязки. Он клал это всё на пеленальный столик, поспешно виновато улыбался и быстро уходил из комнаты.

  Как я уже сказала, тогда мне хотелось плакать. Плакать от радости и надежды.

  

  

  Но было и другое чувство, важная часть целого - это был страх. Я боялась, что он не победит в этой битве, не сможет побороть себя, боялась, что мы не сможем наладить свою жизнь, даже с помощью ребенка. Боялась, что во всем этом есть что-то неправильное. Но что бы это могло быть?... Я ходила молиться в церковь. "Господи, помоги мне!" - умоляла я. Но Господу известно, что единственная помощь, которую мы можем получить - та, которую мы сами даем.

  Но пока ребенок был жив, мой муж, конечно, боролся с собой.