2

и вы их сможете носить с собой всегда — можно на шею подвесить, можно в кармане носить, как

будет удобнее.

- Ээх, а я уж было понадеялся, что ты тут со мной останешься, а ты все-таки решил уходить. Но раз

этого обещано не было, понимаю. Не судьба. За подарок — спасибо. Я тебе помощь обещал,

значит, и помогу, сам виноват — спасал тебя, значит, не могу не помочь. Я тебе карту нарисовал —

она теперь верные направления показывает. Идти тебе надо или на рассвете или, если ночных

тварей не побоишься — на закате. А как солнца выйдут, да засветят в полную ярость — ищи кусток

какой и ложись спать. Ешака могу тебе дать, на нем быстрее будет.

- За карту и остальное — благодарю. А ишака не возьму — он вам нужнее, я и так доберусь, а вам,

если вдруг кого еще спасать придется, сподручнее будет.

- Ну, коли решил, отговаривать не буду. Пойдем, поужинаем, да собирать тебя будем.

На том и порешили.

Едва солнца коснулись горизонта, Вальд тронулся в путь. Пески запылали расплавленным

металлом, слепя глаза, едва астроном покинул гостеприимный оазис. Зыба Тыкле стоял, провожая

гостя, пока не стемнело. Потом вернулся на заповедную полянку, где проживало свою тикающую

жизнь его часовое семейство. В этой жизни Вальд и Зыба больше не встречались.

Глава 5.

Попутчик.

Раскаленные за день пески быстро отдавали накопленное тепло и скоро стало гораздо, а

когда ночные светила достигли середины неба, похолодало так, что Вальду пришлось вынуть из

сумы одеяло и закутаться в него. Идти было неудобно, одеяло так и норовило соскользнуть, Вальд

вспомнил купеческие пончо, такие удобные, мягкие и теплые. А еще через мгновение он уже шагал

23

23

в некоем подобии пончо — прорезав в центре одеяла дырку. Прошагал всю ночь, край горизонта

начал светлеть, возвещая скорый восход. Астроном огляделся по сторонам, ища укрытие: «А! Карта

же! Зыба, наверняка, укрытия как-нибудь обозначил». Юноша хмыкнул негромко, вспоминая

своего спасателя: бывают же такие колоритные люди. Вгляделся в карту — в предрассветных

сумерках видно было плохо даже астроному. Определил свое местоположение, потом на карте

увидел крестик — где-то совсем рядом было какое-то укрытие. Прошел вперед еще немного — и

верно, дерево с неохватным стволом и нелепой кучей веток поверху — дерево, которое в Мире

называли бутылочным — не за то, что издалека оно похоже на бутыль, за то, что пустой ствол

обычно наполнен дождевой водой. Вальд поспешил укрыться в тени, решив переждать дневной

зной, как и советовал Тыкле. Укрылся одеялом, которое уже сослужило верную службу в виде

пончо, и задремал. Ноги гудели от усталости, перед глазами всё поплыло и пришёл сон.

А возле оазиса, в котором обитал свободнорожденный Зыба, спешился всадник — слез с

трехгорбого верблюда, размотал покрывала, открыв юное безусое лицо, и пересёк границу песка,

ступив на смятую траву. Обошел весь оазис, настороженно озираясь по сторонам. Заслышав тихое

журчание ручейка, которому оазис и обязан был своим существованием, всадник поспешил на звук.

Признаки чьего-либо существования исчезли. Все, что было деревянного — порублено в щепы;

водоем, который устроил Зыба, засыпан. Всадник покачал головой, потом заслышал непривычные

звуки, еще больше насторожился. Отправившись на звук, обнаружил полянку среди почти

непроходимых кустов, на которой валялись разрозненные металлические, стеклянные и

деревянные части. От разноголосого тиканья часов, растоптанных и почти полностью

разломанных, блестящими пятнами покрывавшими вытоптанную траву, пробирала дрожь. Большие

часы, с коленчатыми деревянными ходулями, конвульсивно пытались подняться, но им никак это

не удавалось. А неподалеку прильнув в последнем объятии к потемневшему от пролитой крови

стволу, лежало тело. Всадник перевернул его лицом вверх и ужаснулся — у трупа не было лица,

оно было содрано до костей, в височной кости зияла дыра размером с кулак, в которой отмеряли

последние мгновения небольшие часы с покореженной деревянной крышкой.

Всаднику пришлось вернуться к верблюду и взять небольшую лопату, бросить

оскверненного мертвеца он не мог. Вернувшись на полянку, омыл, как смог, покалеченное тело,

вспоминая слова отца: «Провожая незнакомца в последний путь, относись к нему так, словно он

твой лучший друг или ближайший кровник. И надейся, что если тебе придется лежать

непогребенному, не дай того Торг, найдется тот, что и тебя проводит также». На глаза навернулись

слезы, воспоминания всколыхнули боль, что затаилась в потаенных уголках сердца. Но скорбеть

было не время поэтому, омыв и поправив одежду на умершем, всадник укрыл ему то, что было

лицом, чтобы земля не коснулась запекшихся ран. Перед этим пришлось достать из раны часы,

которые, наконец, прекратили свое негромкое судорожное тиканье. Часы юноша положил на тело,

перед тем, как решил засыпать могилу. Прощальных речей ему говорить еще не приходилось,

24

24