24/7. Поздний капитализм и цели сна

Фредрик Джеймисон и другие подробно описали, как под культурный запрет на структурном уровне попали любые попытки просто вообразить альтернативу пустынной замкнутости индивидуального опыта в рамках конкурентной работы капиталистического общества. Сама возможность не атомарной, подлинно общественной жизни делается немыслимой. В 1965 году типичным негативным образом коллективной жизни была, скажем, сцена переселения большевиками угрюмых рабочих семей в просторный первозданный дом главного героя фильма Дэвида Лина «Доктор Живаго». На протяжении последней четверти века коллективизм преподносился в гораздо более отталкивающем виде. Например, в недавних неоконсервативных изображениях китайской культурной революции меры, принятые против частной собственности и классовых привилегий от имени коллективных социальных образований, приравниваются к самым чудовищным преступлениям в мировой истории. Если говорить не о столь масштабных событиях, бытуют бесчисленные истории о сектантских коммунах послушных новообращенных, которыми правят безумные убийцы и циничные манипуляторы. Вторя буржуазным страхам конца XIX века, распространившимся по следам парижских событий 1871 года, идея коммуны, порожденная какой-либо формой социализма, остается системно неприемлемой. Кооператив как живую совокупность отношений на практике нельзя показать открыто — его можно представить только как пародийное воспроизведение существующих отношений господства и подчинения. Атака на ценности коллективизма и сотрудничества, которая принимает множество самых различных вариантов, формулируется через представление о том, что свобода состоит в отсутствии какой-либо зависимости от других, в то время как на самом деле мы переживаем более полное подчинение «свободной» работе рынков. Как показал Гарольд Блум, настоящая американская религия — «быть свободным от других "я"». В академических кругах нападению правых на кооперативность способствует нынешняя интеллектуальная мода, отторгающая саму идею или возможность сообщества на основании его предполагаемой эксклюзивности и скрытого в нем фашизма. Одна из основных форм контроля за последние тридцать лет заключалась в том, чтобы гарантировать отсутствие видимых альтернатив приватизированным моделям жизни.

«Критика диалектического разума» Жан-Поля Сартра, одно из величайших достижений социальной мысли 1960-х годов, предлагает убедительное объяснение того, как монадический жизненный мир увековечивается и становится невидимым. Однако эта книга, которую игнорировали или которой пренебрегали во времена расцвета деконструкции в Северной Америке в эпоху Рейгана — Тэтчер, имеет самое прямое отношение к преобразившимся структурам современной повседневности. Центральное место в «Критике» занимает размышление о системных стратегиях разделения, препятствующих восприятию объективной реальности повседневной жизни населяющими ее людьми, — проблема сегодня не менее острая, чем в конце 1950-х, когда писалась эта книга. Среди многих других взаимосвязанных тем Сартр обращается к нашей относительной неспособности видеть природу своего собственного положения в мире. Удачно или нет, но в качестве ключевой категории социальной реальности Сартр избрал несколько громоздкий термин «практико-инертный». И все же сама неловкость этого неологизма отчасти передает парадокс общественной и частной жизни, захлебывающейся в бурном море разнообразной деятельности, в то время как в действительности весь ажиотаж и все усилия работают на застой, служат поддержанию инерции существующих отношений.

Таким образом, словом «практико-инертный» Сартр обозначил застывший институциональный повседневный мир, выстроенный из человеческой энергии, но проявляющийся в виде огромного скопления рутинной пассивной деятельности. Он действует как коллективное заблуждение, которое превращает переживание индивидуального одиночества и бессилия во что-то, что кажется естественным или неизбежным. «Практико-инертное поле — это поле нашего рабства… в плену механических сил и антисоциальных механизмов». Его ключевой термин для обозначения этого бессилия — «серийность», с его помощью он дает монументальное описание непрерывного производства одиночества как фундаментальной основы капитализма. Серийность — это рассредоточение коллектива на совокупность отдельных индивидов, строящих отношения между собой лишь на основе полых или нарциссических идентичностей. К знаменитым примерам Сартра — очередь на автобусной остановке, автомобильная пробка, покупки в супермаркете — можно было бы добавить непостижимое количество человеческого времени, которое сегодня тратится на бессвязную электронную деятельность и обмен информацией. Будь то в середине XX века или сегодня, серийность — это ошеломляющее непрерывное производство того же самого. Именно совокупный вес всех типов контрпродуктивности неумолимо подрывает наши собственные намерения, нашу любовь и надежду.