28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

И Абрахам поплелся дальше. Чем дальше мы уходили, тем теснее и ниже становились проклятые катакомбы – в конце концов пришлось идти пригнувшись. Моя несчастная лодыжка болела при каждом шаге. То и дело кто-нибудь терял сознание, и его приходилось вытаскивать из воды. Одна пожилая дама из гражданских очнулась только после того, как Иосиф плеснул ей воды в лицо. Единственное, что в этой тесноте даровало нам надежду, – стрелки, нарисованные Амосом. По ним мы определяли, что идем правильной дорогой: прочь из уничтоженного гетто, в польскую часть города, а оттуда – в леса.

Я вспоминала деревья, которые видела, когда мы встречались с представителями польского Сопротивления, и мысль о том, как мы с Амосом будем лежать под зеленой сенью, давала мне силы идти.

Около полудня мы наконец добрались до цели – до выхода на улицу Простую. Здесь мы наконец смогли распрямиться. Через люк пробивался солнечный свет, и над нами бурлила обычная жизнь: играли дети, ехали машины, муж с женой спорили, драть сына за уши или нет, когда тот дерзит. Словно никто не замечал, что изрядная часть города просто уничтожена, – так же, как не замечал, что под улицей толпа людей ждет спасения.

Примерно час спустя сверху спланировал листок. Весточка от Амоса. Я стояла под самым люком и поймала записку, хотя она попыталась выскользнуть у меня из рук и упасть в воду. Прочла и сглотнула: Амос писал, что грузовик подъедет только после наступления темноты.

Это означало, что ждать нам здесь еще восемь часов – а ведь большинство из нас и так на последнем издыхании.

Наверху стоял мой муж, но мне были видны только его ботинки. Я не могла его позвать, не могла выкричать свое отчаяние и свою тоску – это бы нас выдало. Наконец Амос ушел, а я передала остальным удручающее известие.

– Я не выдержу, я столько не выдержу! – простонал один из гражданских – почти лысый человечек в нижней рубашке.

– А я не выдержу, если ты все эти часы будешь ныть, – рыкнул на него худощавый парнишка, который вывел нас с Милой, 18. В настоящей жизни было бы хамством так говорить со старшими, но здесь, внизу, он озвучил то, что было у всех на душе.

– Ну так пристрели меня, – предложил лысый.

– С радостью, – ответил парнишка, – но не за просто же так!

– А за что?

– Сто злотых. Пуля денег стоит!

На миг лысый лишился дара речи. Потом хмыкнул и ответил:

– Плачу самое большее пятьдесят!

Тут я тоже заулыбалась.

– Двести! – потребовал парнишка.

– Только что сто было!

– Так ты тогда ты еще и пятидесяти не предложил!

Все больше народу посмеивалось над их торгом.

– Тридцать, – сказал лысый.

– Триста, – отрезал худощавый.

– Двадцатку даю!

– Ну хотя бы пятьдесят!

– Всего пятьдесят? – удивился лысый. – Я же с самого начала столько предлагал.

– Да я это не всерьез, так, голову тебе морочу.

Теперь уже засмеялись все, у кого на это хватило сил.

Мы еще могли веселиться. Несмотря ни на что.

Я бы не познала этой радости, если бы в бункере на Францисканской поддалась желанию обрести избавление и заснула бы навсегда.

Впрочем, веселье длилось недолго. Куда уж нам. Один гражданский от усталости потерял сознание, другой от жажды стал пить сточные воды, и его тут же скрутило. Но все-таки до вечера мы кое-как дотянули. Сумерки уже сгущались, и над нашими головами лишь изредка проходил пешеход или проезжала машина, когда я наконец увидела ботинки Амоса. Вот-вот он поднимет крышку люка, мы вылезем из этой вонючей дыры, заберемся в поджидающий нас грузовик и навсегда оставим гетто позади.

Амос стоял над нами. Но не двигался. Почему же он никак не откроет этот треклятый люк?

Клочок бумаги залетел в решетку и упал в мои слипшиеся от пота и грязи волосы. Я взяла его в руки, но читать не хотелось: наверняка сейчас окажется, что нам придется торчать здесь еще долго. Сколько? Час? Два? Не дай бог больше. Опять изнуренные будут падать в обморок, опять жаждущие будут хлебать тухлую воду.

Наконец я развернула листок:

«Немцы по ночам патрулируют выходы из канализации. Вывести вас сможем только на рассвете».

На рассвете.

Я подняла глаза – Амос уже исчез. Я передала листок дальше. Самуэль запротестовал:

– Мы столько не протянем! Лучше уж вылезти наружу и пробиваться с боем: кто-нибудь да уцелеет.

Я покосилась на ослабевших Даниэля и Ревекку: они непременно погибнут, если мы примем предложение Самуэля. Я решительно повернулась к нему:

– Нет уж, этого мы делать не будем!

– Но сдаваться нельзя! – рыкнул Самуэль.

– Про сдаваться никто не говорит. Но грузовика наверху все равно нет. Не только все гражданские погибнут. Эсэсовцы и нас перестреляют. Так же, как наших товарищей, которые пошли на них с пистолетами на Милой.

Самуэль заколебался.

– Надо ждать, – наседала я.

Нехотя Самуэль согласился.

Час спустя люк подняли.

Амос воспользовался моментом, когда эсэсовский патруль удалился, и передал нам бадьи с супом и лимонадом. Это было очень мало – каждому едва хватило смочить глотку, – но достаточно, чтобы больше никто от отчаяния не хлебал сточные воды и все мы окрепли духом. Особенно я – ведь целых несколько секунд я смотрела прямо Амосу в лицо.