– Да не я один. Ты по сторонам-то погляди, – откликнулся он. И правда: некоторые пожилые женщины тоже, как Юрек, покрасили волосы. – А на них вон глянь… – Юрек указал на двух мальчишек, шагавших по улице вместе с родителями. Мальчишки эти были немногим старше Ханны, но одеты в костюмы и галстуки, которые прибавляли им несколько лет. Как раз столько, сколько нужно, чтобы получить спасительное место на одном из производств.
У меня мурашки побежали по коже. Будто я попала на какой-то чудовищный маскарад, где правит бал сама смерть.
Мурашек стало еще больше, когда к нам подошла старуха с опущенной головой. В противоположность Юреку, она даже не пыталась молодиться. В руке она сжимала амулет, которым помахивала в нашу сторону, главным образом – в мою.
– Защитные чары, недорого. Защитные чары, недорого… – затянула она жутковатый напев, который в других обстоятельствах не вызвал бы ничего, кроме смеха.
Я так оторопела, что не знала, как реагировать, а Юрек энергично замахал на нее руками:
– Отвяжись, ведьма!
Старуха засмеялась и сунула ему амулет прямо под нос:
– А проклясть-то могу и забесплатно!
Юрек ответил:
– Да мы и так проклятые.
– Что правда, то правда! – Она снова засмеялась и поковыляла прочь.
Стариковские руки Юрека – набухшие вены не мог скрыть никакой, даже самый толстый слой косметики – дрожали. Он сказал:
– Бог нас забыл. Вот люди и стали снова верить в колдовство.
Я смотрела вслед старухе, предлагавшей оберег прохожим в надежде заработать пару злотых.
– А ты во что веришь, Юрек?
– Я? В варенье.
– Во что? – изумилась я.
– Если помирать, то хотя бы варенья от пуза поесть, – уныло пробурчал он и двинулся прочь.
Я проводила его взглядом, от изумления даже забыв крикнуть что-нибудь на прощание.
Спустя несколько минут я поняла, что Юрек имел в виду. Двинувшись дальше, к Симону, я увидела чокнутого Рубинштейна, скачущего под каким-то плакатом с криками:
– Медведей приманивают на мед. А евреев – на варенье!
Он был еще чумазее, чем обычно, и вонял за километр. По жаре на нем были только белье и сапоги, но легче от этого не становилось. Он паясничал напропалую, а вокруг толпились зеваки. Даже в нынешние времена народ был не прочь поглазеть на него как на своего рода аттракцион.
Я все еще не могла взять в толк, что за варенье все обсуждают, но тут мой взгляд упал на плакат, возле которого балаганил сумасшедший.
Настоящим извещаю, что все лица, согласно приказу властей подлежащие переселению и добровольно явившиеся на сборный пункт 29, 30 и 31 июля с. г., получат 3 кг хлеба и 1 кг варенья на человека.
Килограмм варенья на человека!
Большинство из нас уже не один год такого количества варенья в глаза не видали.
Так вот с каким вареньем Юрек собрался идти на смерть.
– Вкусное, ох, вкусное у палача варенье! – вопил Рубинштейн и изображал, будто ест из большой банки. При этом он совершал те же движения, что и при нашей последней встрече, когда он шантажом вытребовал варенье у Юрека, – только вот на этот раз никакого варенья у него не было.
– Кто бы мог подумать, – квохтал сумасшедший – а может, мудрец, я по-прежнему не могла определиться, – кто бы мог подумать, что первые дни депортации мы будем вспоминать как старые добрые времена!
Несколько прохожих громко засмеялись.
А Рубинштейн опять завел свою шарманку:
– Все равны! Все равны!
И при этом хохотал как безумный. И прохожие, сами на грани помешательства, хохотали вместе с ним. Похоже, будто все гетто медленно, но верно сходило с ума.
Все смеялись, а меня зло взяло: да никакой он не мудрец, этот Рубинштейн! Обыкновенный псих!
Не все мы равны. Евреи не равны немцам. И между собой не равны тоже.
Все это просто бред безумного.
Я уже отвернулась, но тут сумасшедший заметил меня:
– А ты куда путь держишь, девонька? Ты вроде как хотела ко мне в ученицы пойти?
Я ничего не ответила. Мне больше не до шуток. Я иду к досточтимому господину братцу. Пожрать раздобыть.
Я поспешила дальше и уже свернула на улицу, где располагалась штаб-квартира полиции. Но тут раздался крик:
– Они зачищают приюты! Они зачищают приюты!
21