28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Я замялась: кругом сновали дети, а мне не хотелось их напугать, во всеуслышание объявив, что немцы зачищают приюты. Да и собственно, с чего я взяла, что это правда? Может, это просто один из множества циркулирующих по гетто слухов, а я приняла его на веру?

– Я тебе все расскажу на крыше, – наконец ответила я.

Даниэль в нерешительности огляделся. Помогать детям накрывать столы – это как раз входило в его обязанности.

– Я быстро, – пообещала я, и он кивнул.

Пока мы поднимались по лестнице на крышу, я соображала, что именно намерена ему сказать. Если приютских детей депортируют – пусть не сегодня, но все равно рано или поздно это произойдет, – Даниэль не должен разделить их судьбу. Он должен жить. Должен остаться со мной. Но разве он покинет детей? Корчак никогда бы так не сделал. Он ведь отказался от спасения. А Даниэль Корчака обожествляет. Если его приемного отца и всю приемную семью затолкают в вагон для скота, как он их бросит? Что может подвигнуть Даниэля остаться со мной?

Наша любовь. Наша любовь больше, чем его любовь к Корчаку. Наверное…

– Эта пьеса, – сказал Даниэль, открывая слуховое окошко, – называется «Прощание с Сарой».

Его слова прервали мои размышления.

– Корчак сам ее написал. Хочет подготовить детей к смерти. Чтобы они не боялись, а смотрели на конец жизни как на избавление.

Ничего печальнее я в жизни не слышала.

Даниэль вылез в окошко, и я последовала за ним. Над нашей крышей безжалостно палило полуденное солнце. Хорошо, что мы обуты: на раскаленной черепице хоть яичницу жарь – было б откуда взять яйца. О том, чтобы сесть, и речи быть не могло, только если на одну из валяющихся на крыше досок, из которых Даниэль еще до начала акции собирался соорудить для нас небольшой навес от дождя.

– Так зачем ты пришла? – осведомился он. Солнце лупило по нам.

– Перебирайся к нам на Милую! – выпалила я и сама изумилась собственным словам. Но Даниэль изумился еще больше. Уставился на меня так, будто я рассудок потеряла.

– Они скоро и до приютов доберутся, – в отчаянии проговорила я. Но уже знала, что Даниэль скажет: мое место здесь. С детьми. С Корчаком.

И поскольку ответ был мне ясен, Даниэль его даже озвучивать не стал.

– Сейчас на улице слышала, – добавила я. – Кто-то крикнул, что СС собирается вас забрать.

Это известие Даниэля все-таки встревожило. Боялся он не столько за себя, сколько за детей, но все-таки собственная жизнь тоже была ему дорога. Все-таки он не сумасшедший.

– Пойдем со мной! – взмолилась я.

– Не могу. Ты же знаешь.

Я со злостью смотрела на него.

– Это за пределами моего разумения, – ответила я излишне резко. Впрочем, учитывая, как я на него разозлилась – он даже не колебался ни секунды! – может, это было еще и мягко. – Ну умрешь ты с ними – им от этого какой прок?

– Мое место рядом с ними.

– Это не ответ! – рявкнула я. – Я спрашиваю: какой им прок от того, что ты умрешь вместе с ними?

– Они мои братья и сестры. Я им нужен. – Он тоже начал злиться. Не так бурно, как я, но по меркам Даниэля это уже все равно что выйти из себя.

– Но мне ты нужен тоже!

Его гнев поутих, он понял, в каком я отчаянии. И шагнул ко мне с явным намерением обнять. Мол, «я с тобой» – но ведь он только что ясно дал мне понять, что в любом случае останется с детьми, а не со мной…

– Не надо… – Я заслонилась от него рукой.

Он замер.

– Только если пойдешь со мной.

На это он соглашаться не собирался.

У меня слезы навернулись на глаза, и, еле сдерживая их, я крикнула:

– Корчак – старик! Пожил, может помирать. Но у тебя-то вся жизнь впереди!

Даниэля, очевидно, покоробили мои слова, что его обожаемый приемный отец свое отжил. Но мне было все равно:

– Он не имеет права тащить тебя за собой!

– Это мой выбор!

– Именно!

Мы смотрели друг на друга, и губы у меня тряслись – я изо всех сил старалась не зареветь.

– Это действительно твой выбор, – тихо проговорила я. – Вот и выбирай…

Я хотела сказать: «…жизнь».

Но прошептала: «…меня».

Даниэль не ответил.

Он разрывался на части.

Но вряд ли он изменит свое решение. Даниэль провел при Корчаке почти всю жизнь, к детям за долгие годы прикипел. А со мной знаком всего несколько месяцев. Они для него семья – вот такая большая семья из двухсот человек. А я всего-навсего подружка. Разве может любовь ко мне, какой бы сильной она ни была, расторгнуть столь крепкие узы?

Сейчас он скажет, что меня выбрать не может, и я наконец-то дам волю слезам… Но тут раздался рев грузовиков.

Мы бросились к краю крыши. Два грузовика остановились перед приютом. Еврейские полицаи, эсэсовцы и украинские бестии выпрыгнули из кузова и ворвались в здание.

– Я к детям! – тут же выпалил Даниэль, ни мгновения не колеблясь.

И кинулся было к слуховому окну, но я преградила ему дорогу:

– Может, они сюда и не полезут! И нас не заберут!

Даниэль хотел меня оттолкнуть. Но я вцепилась в него и выкрикнула:

– Они тебя прикончат!

Он и без меня это знал.

– Мое место рядом с ними, – повторил он в очередной раз фразу, которую я уже успела возненавидеть. Вырвался из моих рук и распахнул слуховое окно. А я…

…я просто света невзвидела.