28 дней. История Сопротивления в Варшавском гетто

Но через мгновение мне стало стыдно за это чувство. Стыдно перед товарищами. И еще больше – перед мертвыми. Зачем я цепляюсь за свою призрачную жизнь? Чтобы ночью перед сном фантазировать о Зеркальщиках, говорящих зайцах и Ханне?

Мне представилась возможность сделать что-то значимое в реальном мире, придать смысл нашей с Ханной жизни и смерти. Но я струсила, не вызвалась, как Амос, Михал и Мириам. Теперь именно они отправятся в бой вместе с Мордехаем и Эсфирью.

Однако Мордехай сказал:

– Ты остаешься, Эсфирь.

– Но… – вскинулась та.

– Чтобы группа продолжила существование, ей нужен командир, – сказал он так твердо, что Эсфирь не посмела больше спорить. Очевидно, подразумевалось, что все, кто пойдет с ним, погибнут. Прежде чем Мордехай успел снова спросить, кто еще готов к нему присоединиться, я подняла руку. Мне не хотелось больше стыдиться самой себя.

40

Впятером мы вышли на мороз. У каждого в куртке или пальто был спрятан пистолет; кроме того, Амос настоял, чтобы единственную исправную гранату мы тоже взяли с собой.

Мой пистолет лежал во внутреннем кармане толстой куртки. Тяжелый металл придавливал левую грудь сквозь свитер и рубашку. Я выхвачу его правой рукой и открою огонь по солдатам.

Миновав пару улиц, мы наткнулись на толпу людей: эсэсовцы гнали на Умшлагплац человек сто евреев. Лица у приговоренных были пустые, надежда уцелеть давным-давно потухла. Они смирились с участью, которую назначили им немцы.

С поднятыми руками мы направились к толпе, делая вид, будто мы обычные евреи, готовые сдаться. Солдаты дали нам знак влиться в это шествие навстречу смерти. Я опустила глаза. Мне не хотелось смотреть в лица людям, по которым я через пару минут открою стрельбу, равно как и разглядывать, как выглядят мои будущие убийцы.

Как и было условлено, в толпе мы разделились. Мордехай пробрался вперед, Амос – в центр процессии, я тоже держалась посередке, в паре метров от него, а Михал и Мириам пристроились в хвосте.

Мы шагали по холоду вместе с обреченными на смерть. При этом я не чувствовала свинцовой тяжести, как тогда, когда попала в котел и брела в сторону Умшлагплац. Только напряжение. Мне предстоит убивать. А потом и самой умереть. Кровь стучала в висках так громко, что стук отдавался в ушах, и я опасалась, как бы не полопались сосуды.

Я не сводила глаз с Мордехая, ожидая сигнала к атаке. Старалась делать это по возможности незаметно, но можно было и не шифроваться. Эсэсовцы не обращали на нас ни малейшего внимания. Им и в голову не приходило, что от плетущегося на убой скота может исходить хоть какая-то опасность. Сотни тысяч евреев уже вошли безропотно в газовые камеры – так с чего бы последние несколько тысяч обитателей гетто будут вести себя как-то иначе?

Когда мы добрались до угла Низкой и Заменгофа, Мордехай повернулся к Амосу и кивнул. Я затаила дыхание. Амос сунул руку в карман куртки, мигом выхватил гранату, рванул чеку и швырнул гранату в двух немецких солдат. Они даже не успели ничего сообразить – да и никто не успел. Граната взорвалась, разорвав эсэсовцев в клочья.

Я вздрогнула от грохота и зажмурилась, хотя была готова к взрыву. А когда открыла глаза, увидела Амоса, который тоже глядел на мертвых солдат. Ему понадобилась пара секунд, чтобы осознать все значение содеянного. Он убил эсэсовцев!

Со стороны Мордехая послышалась пальба. Я обернулась. Наш командир, сжимая в руке пистолет, палил по солдатам. Двое из них повалились в снег.

Толпа в панике бросилась врассыпную. Со стороны Амоса тоже раздались выстрелы. Солдаты вопили:

– Евреи вооружены! Эти свиньи вооружены!

Позади меня открыли огонь по СС Михал и Мириам.

Немцы начали отстреливаться!

– Мириам! – крикнул Михал.

Она не ответила.

Я оглянулась. Но среди бегущих людей ни Михала, ни Мириам не разглядела. Загремели новые выстрелы. Вскрикнул Михал. Значит, в него немцы тоже попали…

Оба погибли. Оба погибли. Оба погибли. Ни о чем другом я думать не могла. Оба погибли.

Я снова посмотрела на Мордехая. Держа пистолет в вытянутой руке, он целеустремленно шагал прямо на двух солдат и стрелял, стрелял, стрелял. Когда магазин опустел, он отбросил оружие, склонился над убитым эсэсовцем, схватил его пистолет и продолжил палить.

А я все еще ни единого выстрела не сделала. Даже пистолет не достала. Как только я открою огонь – это было ясно с самого начала, – я сразу превращусь в цель для солдат, которые лихорадочно пытались найти атакующих в толпе.

Амос вскрикнул.

Я бросила на него испуганный взгляд. Похоже, ранен в руку. Но не убит. Пока не убит!

И тут я выхватила пистолет. Но куда стрелять? Между мной и солдатами бежали перепуганные люди. Я не имела права зацепить никого из них.

Я бросилась к бордюру – там лежали эсэсовцы, убитые Мордехаем. Их кровь и снег смешались в бело-красную кашу. Передо мной полз раненый молоденький солдатик. То ли латыш, то ли немец, то ли украинец – кто там разберет, – но лицо у него было нежное, прямо-таки ангельское, и он бормотал что-то себе под нос, но разобрать слов я не могла. Звал на помощь? Молился?