60 дней по пятидесятой параллели

И мы помогаем. Идем на комбайн к Ивану Лыннику. Он шумливый, веселый и разговорчивый. Дядя Федя молча орудует инструментами, а Лынник все шутит, смеется, всегда рассказывает что-нибудь забавное. Чем-то напоминает Сашку Кононенко. Да, ребят наших мы часто вспоминаем. Живем ведь теперь на ферме, с полевым станом пришлось расстаться до уборочной. А ребята остались там — ремонтируют тракторы. Но мы навещали их, приезжали по воскресеньям на стан. Привозили почту: газеты, письма. Садились на скамейку около землянки, разговаривали, пели песни. Сашка играл на баяне. Это было здорово: сидеть среди степей, под вечерним сиреневым небом и петь — всем вместе, нашей бригадой. А когда становилось совсем темно, мы устраивались в землянке и читали. Любили ребята, когда мы читали вслух. Грубоватые, подчас резкие на язык, парни менялись, становились какими-то другими. Сашка Кононенко притих, слушает внимательно, чуть приоткрыв рот, даже не узнать нашего насмешника. Вот Иван Лобода, долговязый и нескладный, поблескивают его застенчивые голубые глаза. А там, в углу, трое наших латышей. Как всегда, вместе — Виктор, Вилиус, Антон…

И долго мы еще сидим: читаем, разговариваем. А утром — снова на работу, снова дядя Федя, Лынник, комбайны…

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

На полях ночь. Заглядывает в окошко месяц. Уставшие за день, мы лежим на нарах, но сон почему-то не приходит. На нижней полке ворочается Валя:

— Ох, и устала я, девчонки!

— Устала, так спи, а другим не мешай! — обрывает ее Анна.

Становится тихо. Да, устаем мы здорово: уборочная! С зари до зари на поле. Вале, самой слабой из нас, приходится трудней всех, Сначала ребята смеялись:

— Ну какой из нее штурвальный! Ее к штурвалу привязывать надо, чтоб ветер не сдул.

Теперь не смеются. Валя весь день стоит у штурвала, вместе с комбайнером лазит под комбайном, когда что-нибудь ломается, а вернувшись на стан, несмотря на усталость, лихо отплясывает на мостике комбайна.

— А знаете, девчата, — опять говорит Валя, — сижу я сегодня в столовой…

— И что ты не угомонишься никак! — сердится Анна.

— Да ладно, слушай. Сижу я в столовой, а ребята, как всегда, о работе разговаривают: у кого какой комбайн, что ломается. Ну и я начала про свой говорить, про вал, который ломался у нас уже два раза. Думаю, смеяться начнут, скажут: «Девчонка, а туда же!» Но они все сидят и слушают, соглашаются. Помните, первое время: начнут они про работу говорить, а нам скучно, не понимаем ничего. А теперь и нас слушают. Хорошо ведь, правда?

— Чудная ты, Валька, — Анна зевнула. — То сама говорила, что надоела тебе эта пыль и комбайн надоел, а теперь вот радуешься неизвестно чему.

— Ты не понимаешь. Я тому радуюсь, что мы здесь теперь свои, а не чужие, как раньше. А пыль и грязь мне действительно не нравятся. Но ведь немного уже осталось, скоро кончится уборочная, и домой.

Сверху тихий Зинин голос:

— Ты что же, уезжать собралась?

Валя молчит. Я знаю, что сама Зина приехала сюда надолго. Она работала в Москве секретарем в Министерстве сельского хозяйства РСФСР. Училась в вечерней школе. А перед тем как уехать на целину, поступила в заочный сельскохозяйственный институт. В подмосковном поселке осталась у нее мама. В Москве Зина дружила с пожилой женщиной, старым членом партии, участницей гражданской войны. Теперь старая коммунистка пишет ей хорошие, теплые письма…

Валя вдруг опять:

— Не век же мне здесь оставаться! Конечно уеду. Поработала — и хватит.

— Значит, только на экскурсию поехала, посмотреть и обратно, так, что ли?

— Почему на экскурсию? Я же работала! И совсем не обязательно осесть на одном месте и не двигаться никуда. Вот Анна. Она много поездила. И в каких местах была: на Алтае, в Братске!

— Уж меня ты оставь в покое: для положительных примеров не гожусь.

— А ты и в самом деле не такой уж положительный пример. — Зина старается говорить не очень резко. — Вот была ты в Братске. А ведь Братск не построен еще, работы там много, почему же уехала оттуда? И с Алтая тоже уехала. Почему? Ищешь, где полегче?

— Если бы легкой жизни искала, сюда бы не приехала, в Москву вернулась. И вообще, что ты ко мне привязалась? Тоже мне, идейная!

— Хватит вам, девчата, перестаньте! А ты, Зина, на нее не обижайся: не в духе она сегодня, устала, наверное. Давайте-ка лучше спать.

Но долго еще не спят, ворочаясь на нарах, девчата. А на полях ночь. И месяц заглядывает в окошко вагончика.

«САМА РАЗБЕРУСЬ»

Когда мы приехали в совхоз, степь, черная распаханная земля, показалась нам голой и скучной. Потом зазеленела всходами: взошла посеянная нами пшеница. Потом из зеленой степь стала желтой, в золотистых волнах.

А теперь степь вся в снегу. Белое поле сливается у горизонта со светлым зимним небом, и не различишь, где кончается степь и начинается небо. Иногда поднимается ветер, гонит снег, но настоящих буранов еще не было. Мы расстались с полевым станом, с нашим красным вагончиком и живем теперь в поселке второго отделения, в трех километрах от центральной усадьбы совхоза.