621516

Мишаня шел за начальником и пораженно повторял за ним нехитрый набор слов: выгнали, на улице, перекантоваться, не ел. Вот так взял человек и какой-то горсточкой буквиц, да еще и иностранных, наверняка, изложив весь смысл целых суток чужого человека. На место ужаса от того, что ему светит выволочка, пришел восторг от знакомства с таким выдающимся проницательным человеком.

– Я надеюсь, ты не какой-нибудь там… – продолжил меж тем Камал Гаджиевич, и сердце Мишани сделало еще один кульбит. Он замер внутри, дожидаясь финала, чтобы ответить что-нибудь с облегчением или покраснеть до кончиков волос. Организм остановился у развилки и пытался выбрать направление: инсульт в возрасте двадцати или конвульсии от истерики?

– Как же это говорят… – Камал Гаджиевич, будто нарочно, тянул время. Мишаня рад был помочь в другой ситуации, но сейчас, когда вопрос стоял о голодной ночи в неизвестности или чудесном спасении – нет, сейчас он стоял столбом и ждал, за кого играть. За белых или за красных?

– Вот чёрт, забыл! – начальник вдруг хлопнул себя по лбу и выругался на родном наречии. – В смысле мясо есть будешь?

От облегчения у Мишани едва не подогнулись ноги. Сумка, в которой он таскал все свое имущество, стала удивительно тяжелой, и захотелось не только есть, а еще и спать.

– Буду, – выдавил он.

– Вот и хорошо.

В столовой еще работала кассирша и женщина на розливе супов. Остались только борщ с пловом, Камал Гаджиевич взял порцию себе и порцию Мишане. Они сели за самый обычный столик и там, предварительно отправив Мишаню мыть руки в умывальнике, Камал Гаджиевич, как самый обычный сотрудник, принялся поглощать еду.

Ел он аккуратно, вилкой, а когда надо – ложкой. И вообще был больше похож на цивилизованного человека, чем Мишаня, который даром что не стал хлебать суп прямо из миски. Заметив чужой энтузиазм, Камал Гаджиевич сходил за чаем и купил пирожных.

– Мама всегда говорила, что после хорошей недели надо обязательно вкусно поесть, – изрек он. Мишаня в этот момент пытался запихнуть в рот эклер целиком. – Мудрая женщина. Еще она говорила, что после плохой недели надо поесть еще вкуснее.

Мишаня улыбнулся с набитым ртом.

– Вообще, мне кажется, поесть никогда не помешает, – заключил Камал Гаджиевич. С запозданием Мишаня подумал о том, что, вероятно, такими нехитрыми словами начальник пытался начать разговор.

– Да, спасибо вам большое. Я очень голодный был.

– Так что случилось?

Мишаня уткнулся взглядом в пустую тарелку.

– Ладно, давай так, я спрашиваю не по пустяку, – лицо Камала Гаджиевича стало серьезным, и Мишаня испугался. – Я вижу, у тебя проблемы. Расскажи честно, в чем дело. Всякое бывает, меня самого в пятнадцать из дома выгнали. Если сделал плохое, отвезу тебя просить прощения. Попросишь, пустят обратно. Если плохого не делал, поедем ко мне, переночуешь до понедельника, а там найдешь, где пожить. Из вашего отдела Никола Вартанян до сих пор по квартирам мается.

Мишаня слушал нескладную, искореженную речь начальника и пытался залезть в чужую голову. Что говорить? Правду? Здесь же его и прибьют, этой вот самой пустой тарелкой. Соврать? Человек вытащил из туалета, накормил, помощь предлагает, и врать ему после этого? Нет, тогда уж лучше там же, в туалете, и поселиться.

– Я злиться не буду – это твоя жизнь. Мне все равно, – добавил зачем-то Камал Гаджиевич. Откинулся на спинку неказистого столовского стула и стал похож на средневекового захватчика. Мишаня осадил себя и попытался мысленно настучать по голове: тоже, нашелся, ценитель средневековой культуры.

– Мать из дома выгнала вчера, – выпалил он, не дожидаясь, пока догонит здравый смысл. – Мы с ней и раньше ругались, но вчера совсем плохо было. Собрал вещи – то, что точно мое – и сюда приехал. Ночью в туалете просидел, думал, на выходных там же остаться.

– За что выгнала? – напрямик спросил Камал Гаджиевич.

– Ну, тут сложно…

– За то, что гей?

Мишаня обмер и против воли посмотрел на шефа. Меньше всего ему хотелось сейчас смотреть на него, но инстинктивное удивление сыграло злую шутку. От стыда и ужаса перед грядущим покраснели щеки. Сейчас еще один выгонит.

– Весь отдел знает, что ты гей, а я – нет? – Камал Гаджиевич тяжело вздохнул. – Не быть тебе, Михаил, спецагентом в разведке. Поехали, у меня поживешь два дня, заодно подыщешь себе что-нибудь.

С уже знакомой смесью восторга и облегчения Мишаня поплелся за начальником к его машине. Идти пришлось долго – положением шеф явно не злоупотреблял, нашел себе на парковке место возле въезда. Скромная черная ауди свела на нет весь юмор Мишани про баклажановый цвет авто. Почти с благоговением он погрузил вещи в багажник и уселся впереди.

– Ремень пристегни, – строго сказал Камал Гаджиевич.

Пока они ехали в тишине, Мишаня пытался проанализировать последнюю реплику шефа. Была ли она сказана действительно строго? Или Камал Гаджиевич просто попросил пристегнуться, а Мишаня сам себя накрутил, что это, мол, непосредственный приказ?