621516

В подъезде они не разговаривали, а когда вернулись в квартиру, Камал Гаджиевич ушел на кухню, и Мишане стало неудобно идти туда же, поэтому он сразу свернул к себе, разделся и попытался заснуть.

– А чай? – донеслось с кухни.

Пришлось натягивать брюки, вежливое лицо и идти обратно. Позорное бегство сорвалось.

Шеф сидел на своем месте и размешивал сахар в большой кружке с чаем по-английски. По его виду нельзя было сказать, что он злится или не злится. Мишаню все еще не оставляло чувство, что шеф вот-вот двинет войска на какое-нибудь европейское захолустье.

– Мы с Николаем давно хотели Гену переманить к себе, – признался Камал Гаджиевич, – а ты мне чуть операцию не сорвал. Понятное дело, что он снимает попсу, ну, а кому в наше время нужна не попса? У него уже выставка, он уже крутой, можно втридорога просить за его съемки. Садись давай, фотокритик, заваривай свою зеленую гадость.

– То есть зеленый чай гадостью назвать можно, а Гену критиковать – ни-ни?

– Если бы здесь стоял тот, кто изобрел зеленый чай, я бы не стал говорить ему, что он изобрел гадость, – неожиданно выдал шеф. Связано, по-русски, без ломанной речи.

– Но я же его пью, – возразил Мишаня.

– Ну, это уже твои проблемы, – ответил Камал Гаджиевич. – Если человек делает херню, в которую искренне верит, пусть делает – мало ли, что хорошего он еще сможет создать. Сделали же потом нормальный чай.

Мишане возразить было на сей раз нечего, потому что, сколько он ни бился с памятью, но выудить ценных сведений об истории создания «нормального чая» оттуда не удалось.

– Так вы и Гене дадите делать херню? – сказал он, сворачивая со скользкой дорожки.

– Ну, ты же делал херню, никто тебе не мешал.

Стерпеть такое было выше Мишаниных сил, поэтому он отставил кружку с чаем и решительно заявил:

– Вы же только что говорили, что нельзя критиковать художника.

– Давай «на ты», а? – предложил вдруг Камал Гаджиевич. И превратился в Камала, которому тут же захотелось двинуть по лицу.

– Хорошо. И тем не менее какая-то странная теория.

– Ну, ты раньше тоже делал зеленый чай. А теперь научился делать черный. И я за тебя очень рад, что только подтверждает мою теорию.

Мишаня остался сидеть с решительно отодвинутой кружкой.

– Это вы… ты меня похвалил, что ли?

– Да, вроде того. Вырос за полгода, уже можно в свободное плаванье без страховки.

Как реагировать на похвалу человека, который только что облил помоями весь его творческий путь, Мишаня не знал.

– Погодите… в какое свободное плаванье? Вы меня увольнять…

– Ты, – поправил Камал. – Ты меня увольнять… что ты там хотел сказать?

– Ты меня увольнять собрался?

– Конечно, – Камал кивнул.

– За что?

– Ну, вот, хотя бы за то, что спал в туалете.

Мишаня чувствовал, как стул под ним превращается в желе.

– Я не понял…

– Ну, что тут не понятно-то? Тебя увольняю, Гену на твое место посажу. Все счастливы.

– Чего?! – он, наконец, вскочил, исполненный желания врезать благодетелю по физиономии.

– Ну, сам посуди, разве можно крутить романы с начальством.

– Что? Чего? Какие романы?! Какого, мать твою, хрена ты несешь?!

Внутри Мишани закипел ураган, замешанный на его долгом терпении и невзгодах последних дней. Он вдруг заметил, что Камал вовсе не выглядит старым или даже «взрослым». Пять-семь лет разницы, только и всего. Заметил, что вместо ехидной лыбы на лице Камала светится добродушная ирония, просто за аккуратной бородкой ее не видно.

– Ты подкатить, что ли, ко мне решил? – выпалил он, наконец.

– Да, Михаил, это официальный подкат, – Камал выдержал секундную паузу и оставался все это время совершенно серьезным, но потом все-таки согнулся от хохота.

– Да чего ты ржешь-то? Я не понимаю уже ни хрена!

Камал посерьезнел и посмотрел на него, молча. Нужно было думать дальше, потому что это молчание, судя по взгляду Камала, могло продолжаться хоть час, хоть день, хоть год. Наверное, так и захватывали крепости дальние родственники Камала в старые славные времена. Молча глядя на противника под стенами.

– То есть это серьезно подкат?

– Серьезно.

– «Михаил, это официальный подкат» – твой способ клеить парней? – он уточнил, и резко почувствовал себя «Михаилом». Как будто одна мысль сделала его на поколение старше. Он понял, что Камал не может выдавить из себя больше ни слова. И что на сей раз, в отличие от тысячи других разов, где он был маленьким Мишаней, ничего не смыслящим в жизни, именно он – старше.

– Окей, – чтобы заполнить паузу, сказал Михаил, сел обратно и пододвинул к себе чашку. – Я хочу уточнить, просто чтоб потом не было неясностей, а мать меня два дня назад выгнала тоже из-за тебя?

Камал дернулся, словно очнулся от собственных мыслей, и Михаил решил, что идет в верном направлении. Не хватало еще официальных приглашений «в койку потрахаться», с Камала станется, в его-то настроении.

– Нет, ты что! – возмутился он. Очень по-человечески. В другой раз Михаил подумал бы «по-русски», но сейчас всплыло «по-человечески», и это почему-то придало уверенности.

– Ладно, и то хлеб, а то как я потом в глаза ей смотреть буду?

– В смысле?