621516

Все это пронеслось в голове воина в одну секунду, а потом он схватил пленника и сжал в объятьях так сильно, что мог бы и покалечить. Только народ Хенны был очень живучим, одним объятьем не сломишь. Мальчишка обрадовался, подтянулся выше, обхватил Церру ногами и пощекотал хвостом руки, сжимавшие его сзади.

– Что на тебя нашло-то такое? – удивился Церра.

– Хотите, я вам покажу? – пленник хитро прищурился, спрыгнул на землю и потянул воина к своему гнезду. Церра послушно пошел, уселся рядом с мальчуганом и отметил, что тот выглядит почти по-взрослому. Кое-где остались еще детские волоски, но почти все тело было уже гладким, как у тех аборигенов, кого Церра не раз убивал на поле боя. И хоть пушистик его ни разу не выходил на воздух, клетка у него была просторной, а характер – неусидчивым, и под кожей проступали тонкие полоски мышц. Хвост бегал из стороны в сторону, будто пленник готовился к прыжку, а ушки настороженно таращились на Церру.

– Ну, чего ты мне показать хотел?

Тогда-то пушистик и налетел со всей своей основательностью. Расстегнул доспех (когда подметил, как это делается?), протянул ладонь к причинному месту, пробежал пальчиками вдоль члена, вытащил руку и принюхался, отпрянув ненадолго. Посидел-подумал и снова атаковал, пока растерявшийся Церра сидел неподвижно и следил за ним – не знал, что делать. Как понять, что у них принято, у этих туземцев? Бывали такие народы, кто с рождения до смерти не встречался с иным полом своей расы, у таких все устроено было на матках и чарах. С ними тяжелей всего было справиться в затяжной войне. Сколько ни бей воинов, а меньше не станет, пока не дойдешь до кладки. Вот и смотрел Церра на своего малыша, гадая, как ему быть. Оттолкнешь – ну, как на всю свою крохотную жизнь запомнит? Будут они последние дни смотреть волками друг на друга.

– Я тебе, хозяин, приятно сделаю, ты не бойся, – прошелестел над ухом умный пушистик и развеял все сомнения Церры. – У нас так принято.

Раздел, навалил на них обоих целый ворох одеял и пледов, забрался сверху и стал перебирать пальцами по всему телу, изредка касаясь ног кончиком хвоста. Церре было щекотно, непривычно и жутковато, а еще больно, потому что он знал – через несколько дней пушистику придется умереть. И болело как тогда, во время пения, то накатывало, то отпускало.

– Ты, хозяин, чего-то боишься, – заявил пушистик строго и почти сердито. – Как же я тебе приятно сделаю? Рассказывай, давай, что у тебя на уме?

Церра проглотил свою боль и высказал все, что знал сам. Про переброску войск, про лагерь, который сравняют с землей, про участь пленника. Зверек дослушал внимательно, наклонив голову на бок, и проговорил тихим печальным голосом:

– Ты меня, хозяин, не жалей. Я умру – и великая Ма-Готун проведет меня к небосводу. Ты себя жалей. Останешься один, как раньше, что будешь делать?

Сказал и прижался к Церре, обнимая руками, ногами, хвостом и даже, кажется, запахом своим. Воин закрыл глаза, жадно вдохнул этот запах и пообещал себе, что никогда-никогда его не забудет.

– Я тебе спою, – объявил пленник. – А ты, хозяин, слушай и думай.

– О чем? – хрипло спросил Церра. Слезы вместе с болью просились обратно, наружу.

– Обо мне.

И запел. Песня была совсем тихой, еле слышной. Шелестела, как осенняя листва, плескалась капелью, пробирала до озноба зимней стужей, жгла сердце, как летний зной. Церра думал о пленнике и не мог понять, как же можно от него избавиться? Заколоть? Рука не поднимается. Вывести из клетки, чтоб другие убили? Лучше самому упасть на клинок. Он лежал и плакал, слушая, как поет повзрослевший за одну ночь мальчик.

– Хочешь, хозяин, я с тобой улечу? – спросил пушистик, закончив свою песню.

– Как же ты улетишь? – рассмеялся Церра. – У народа Хенны нет крыльев.

– Народ Хенны мудр и терпелив, – пленник прищурился. – Ты меня семнадцать лет держишь взаперти, хозяин, и я теперь говорю, совсем как ты.

– Думаешь обмануть кого-нибудь? Нас всех знают наперечет, – грустно усмехнулся воин. Ему было странно и непривычно слушать, как кто-то хочет пойти вслед за ним в неизвестный мир.

– Вот увидишь, хозяин, я смогу, – настаивал пушистик. – Ты только скажи – хочешь?

Спросил, обнял Церру ногами и прижался к паху горячими бедрами – мужчина порывисто выдохнул, не сдержался. Звереныш где-то набрался такого, что на родине Церры рассказывали женщинам в Домах Веселья, и то не всегда. И не всем – только самым дорогим.

– Что ты делаешь, глупый? – воин сел, сбросив часть одеял, и посмотрел на раскрасневшегося мальчишку. Тот продолжал обнимать его ногами, а теперь исхитрился коснуться язычком груди. Ну что тут попишешь?

– Вам со мной хорошо, хозяин, – улыбнулся пленник, – вы только мне слово скажите. Так нужно. И я улечу. Хорошо?

– Какое еще слово? – нахмурился Церра. Возбуждение накатывало с неизбежностью шторма – звереныш, должно быть, знал какие-то хитрости просто по своей природе и теперь нагло ими пользовался к своей выгоде.