621516

– Доктор, с вами все в порядке? – ассистент, один из, выглядел встревоженным.

Доктор Стерлинг посмотрел вверх, в оборудованную для наблюдения рубку над оперблоком. Он не видел Летицию, но знал, что она стоит там. Безответно влюбленный юноша внутри него снова взял верх.

Чарльз взял новый скальпель и, сделав глубокий вдох, приказал:

– Приступаем к пересадке.

***

Джонатан Кранчберг, потомок немецких эмигрантов, представитель первого поколения своей славной фамилии, родившегося на территории Соединенных Штатов, медленно открыл глаза. Свет, смягченный больничными шторами, позволил заняться изучением палаты. Кранчберг неторопливо переводил взгляд от предмета к предмету, пока не убедился, что способен ясно мыслить, глубоко дышать и даже различать оттенки цветов. Пару часов назад он уже попытался проснуться, но тогда обезболивающее сыграло с ним злую шутку.

Предстояло привести в порядок мысли и позаботиться о еде. С туалетом, увы, следовало повременить – перебинтованная грудь была красноречивей врачебных советов. Кранчберг понял, что где-то в этом огромном мире для него нашлось новое сердце.

Дверь палаты широко распахнулась, послышались частые шаги, и пока Джонатан разворачивал голову, к его постели подошла миловидная медсестра. Кранчберг попытался улыбнуться ей, но такое усилие привело к вспышке головной боли.

– Не двигайтесь, – заботливо посоветовала сестра. – Я сообщу доктору Стерлингу, что вы пришли в себя. Хотите чего-нибудь?

– Воды, если можно, – попросил Кранчберг, а после вытягивал из соломинки непослушными губами долгожданные капли.

Надолго его выдержки не хватило, и уже через минуту он снова спал, слыша в полудреме, как зашел в палату доктор. Хотелось проснуться окончательно, пожать неизвестному Стерлингу руку и поблагодарить за совершенное чудо, но Джонатан уверял себя, что еще успеет сделать все это, если как следует позаботится о собственном здоровье и выползет из больницы живым.

Следующее пробуждение было куда более продуктивным. Сестра позволила ему поесть фруктового пюре, дала воды в стакане и рассказала, что уже дважды ей пришлось выпроваживать посетителя.

Джонатан усилием воли заставил себя отогнать мрачные мысли подальше. Он понимал, кто может прийти к нему, и понимал, что эту встречу не в силах будет пережить даже новое сердце.

– Очень симпатичный молодой человек, – продолжила сестра, не заметив смену настроения пациента. – Ваш сын, должно быть?

Кранчберг вежливо улыбнулся. Конечно, сын, кто же еще. Тот самый сын, из-за которого Джонатан оказался в реанимации.

«Прости, отец, я не могу больше врать тебе».

Джонатан отвернулся к окну и заставил себя забыть. Кто знает, вдруг древние были правы, вдруг душа человека находится в его сердце? Тогда, наверное, еще есть шанс начать жизнь сначала. В старой, искореженной воспоминанием душе, не осталось ничего живого.

***

Постепенно Кранчберг привык открывать глаза и видеть рядом одно и то же лицо. Сестра кормила, развлекала рассказами, давала таблетки, помогала отрегулировать спинку койки, приносила и уносила подушки. Она стала единственным разумным существом вокруг Кранчберга, и хотя загадочному доктору Стерлингу давно пора было появиться на горизонте, Джонатан не настаивал на встрече. У врача должны быть дела поважнее, чем беседы с пациентом. Раз уж всё в порядке, раз уж упрямый учёный идет на поправку, не нуждаясь в дополнительных утешениях, что ж, пожалуй, можно оставить его в покое – такой образ мыслей казался Кранчбергу абсолютно нормальным.

Беспокоило другое. Каждый день, с утра, в обед, вечером и даже ночью, если ему доводилось проснуться, сестра напоминала, что где-то там, за дверью, его ждет посетитель.

Кранчберг просил отложить встречу. Объяснял, что не хочет казаться слабым. Менял тему разговора. Говорил, что хочет спать.

И все-таки понимал, что не сможет вечно держать осаду в больничной палате. Это глупо – прятаться от собственного сына, каким бы он ни был.

– Завтра я встречусь с ним, обязательно, – пообещал Кранчберг на четвертый день своего выздоровления. – Скажите, чтобы пришел с утра. И попросите, чтобы принес апельсины.

Он не знал, зачем просит фрукты. Не знал, почему утро кажется ему самым подходящим временем. Но эти условия давали подобие контроля над ситуацией. Пускай он валяется, опутанный датчиками, вынужденный мочиться под себя, с жидким питанием, горстями обезболивающего – пускай. Даже в таком состоянии именно он будет диктовать условия встречи. Возможно, тогда это будет хоть чуть-чуть меньше похоже на реальность.

***

Симпатичный молодой человек пришел без апельсинов, и это сразу не понравилось Кранчбергу. Воспитанный в строгости, во всем послушный отцу, прилежный ученик и внимательный наставник, Джонатан был возмущен до глубины души, что сын не удосужился выполнить даже просьбу больного.

– Не думал, что геям нельзя проявлять сострадание, – зло бросил он в сторону посетителя.