813

Если я умру прежде, чем открою ужасный секрет, пусть знают: убийца моего друга Кессельбаха – его жена, ее настоящее имя Долорес де Мальреш, она сестра Альтенхайма и Изильды.

Инициалы Л и М относятся к ней. Никогда в семейной жизни Кессельбах не называл жену Долорес, именем скорби и боли, он звал ее Летиция, что означает радость. «Л» и «М» – Летиция де Мальреш – таковы были инициалы, украшавшие все подарки, которые он дарил ей, например, портсигар, найденный в «Палас-отеле» и принадлежащий госпоже Кессельбах. Во время своих путешествий она приобрела привычку курить.

Летиция! Она действительно была его радостью в течение четырех лет, четырех лет обманов и лицемерия, когда она готовила смерть того, кто любил ее с такой добротой и доверием.

Возможно, я должен был заговорить сразу же. У меня не хватило на это духу в память о моем старинном друге Кессельбахе, чье имя она носила.

И потом, я боялся… В тот день, когда я разоблачил ее во Дворце правосудия, я прочел в ее глазах свой смертный приговор.

Спасет ли меня моя слабость?

«И его тоже, – подумал Люпен, – его тоже убила она!.. Черт возьми, он слишком много знал!.. Инициалы… Это имя – Летиция… тайную привычку курить…»

И ему вспомнилась последняя ночь, этот запах табака в комнате.

Он продолжал исследовать первый бумажник.

Там были кое-какие письма на шифрованном языке, наверняка передаваемые Долорес сообщникам во время их сумрачных встреч…

Были также адреса на клочках бумаги, адреса портных и модисток, но и адреса притонов, подозрительных отелей… А также имена… двадцать, тридцать имен, имена странные: Гектор, Мясник, Арман де Гренель, Больной…

Внимание Люпена привлекла одна фотография. Он пригляделся к ней. И тут же, отбросив бумажник, словно приведенный в движение некой пружиной, бросился вон из комнаты, из шале и устремился в парк.

Он узнал лицо Луи де Мальреша, узника тюрьмы Санте.

И только тогда, только в эту минуту вспомнил: казнь должна состояться на следующий день.

И поскольку черным человеком, убийцей был не кто иной, как Долорес, Луи де Мальреш действительно звался Леоном Массье, и он был невиновен.

Невиновен? Но найденные у него улики, письма императора и все то, что бесспорно обвиняло его, все эти неопровержимые доказательства?

С пылающей головой Люпен на мгновение остановился.

– О! – воскликнул он. – Я тоже схожу с ума. И все-таки необходимо действовать… ведь завтра его казнят… Завтра… завтра на рассвете…

Он достал свои часы.

– Десять часов… Сколько времени мне понадобится, чтобы оказаться в Париже? Так… я буду там сегодня… да, сегодня я там буду, так надо… И сегодня же вечером я приму меры, чтобы помешать… Но какие меры? Как доказать невиновность?.. Как помешать казни? Э-э! Неважно!.. Добравшись туда, я разберусь. Разве я зовусь не Люпеном?.. Тогда вперед…

Он снова бросился бежать и, войдя в замок, позвал:

– Пьер! Вы не видели Пьера Ледюка? А-а, вот и ты… Послушай…

Он отвел его в сторону и отрывисто, повелительно произнес:

– Послушай, Долорес нет… Да, срочная поездка… Она уехала этой ночью на моем автомобиле… Я тоже еду… Да замолчи ты! Ни слова… каждая потерянная секунда – это непоправимо. Ты должен без объяснений отослать всех слуг. Вот деньги, через полчаса в замке не должно быть никого. И чтобы никто туда не входил до моего возвращения!.. Ты тоже, слышишь… Я запрещаю тебе туда входить… Я потом все объясню… причины серьезные. Вот, возьми ключ… Ты подождешь меня в деревне…

И он снова бросился бежать.

Через десять минут он нашел Октава и, вскочив в свой автомобиль, сказал:

– В Париж.

II

Это путешествие стало поистине соревнованием со смертью.

Полагая, что Октав ведет машину недостаточно быстро, Люпен сам сел за руль, и началась беспорядочная, головокружительная гонка. По дорогам, в деревнях, на многолюдных улицах городов они мчались со скоростью сто километров в час. Оказавшиеся на пути прохожие в ярости вопили вслед автомобилю, но тот был уже далеко… исчез.

– Патрон, – бормотал смертельно бледный Октав, – мы погибнем.