9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Одним утром М. как обычно зашла ко мне в палату, приветственно улыбаясь мне под своей маской. В руках она несла поднос с завтраком и утренними таблетками. Я с воодушевлением приподнялся на кровати. Она бросила украдкой взгляд на моего соседа и лицо ее сразу переменилось. Она неряшливо опустила поднос на мою тумбочку и быстро рванула к мужчине, что-то посмотрела на датчиках, глаза ее округлились в испуге, и она выбежала из нашей палаты. В тот момент я не понимал, что произошло. Я потянулся посмотреть на своего соседа. С виду все было как обычно. Он все также умиротворенно лежал с закрытыми глазами, седые волосы, аккуратно зачесанные назад, блестели под утренним солнцем. Выражение лицо не изменилось. Пребывая в некотором недоумении, я выпил свои таблетки. К еде я не притронулся, блюда там всегда были абсолютно безвкусными, и я ел только, когда М. была рядом, чтобы не огорчать ее.

Через минуту в палату влетел врач, за ним снова зашла М. На ее лице была обеспокоенность. Врач проверил у пожилого мужчины пульс, зрачки. Потом просмотрел на приборы. Он повернулся ко мне с вопросом, слышал ли я что-нибудь? Я ответил отрицательно, не до конца понимая, что именно я должен был слышать. Врач повернулся к М. и попросил ее известить родственников. Та покорно вышла. Он же еще немного походил туда-сюда по палате в какой-то нерешительности, но затем также покинул палату. И я вновь остался наедине со своим соседом.

Он так и не пришел в сознание. Бездвижно лежал в одном положении со выражением полного спокойствия на лице, таким он и оставался в последние моменты. Раньше я не придавал его присутствию большого значения, он был не более, чем другие предметы интерьера в комнате. Разве что немного ревновал, когда М. по профессиональным обязанностям приходилось уделять ему необходимое время. Однако, я всегда хотел дождаться того момента, когда и он придет в себя. Чтобы поприветствовать его, чтобы узнать о том, как проходило его время в его пустоте. О чем он думал? Чувствовал ли он частицы внешнего мира? Вспоминал ли? Но этого я уже никогда не узнаю. Теперь я просто вынужден лежать в одной комнате с покойником.

Когда дверь снова открылась, в комнату вошли трое: врач, родственница покойного и М. Первый из них соболезнующим тоном рассказывал о том, что они сделали, все что было в их силах. Но сердце у пациента было уже слабое. Он не справился, ушел, не приходя в сознание, безболезненно, не мучаясь. Я подумал, что откуда у него такая уверенность, как именно он ушел? Сознание, предоставленное самому, себе может породить такой ад, что физическая боль будет казаться незначительным пустяком. Родственница ничего не говорила, только кивала, по ее лицу текли одинокие слезы. Она приехала проститься, вероятно, она готовилась к этому моменту заранее. Сколько бы природного оптимизма в человеке не было, мысли о худшем развитии событий всегда присутствуют в подкорке. Она не стала дослушивать врача до конца, тихо опустилась на край кровати, провела пальцами по седым волосам и поцеловала в лоб. М. подошла к ней ближе и положила руку на плечо. Врач прервался в своих объяснениях. Проведя минуту в тишине, девушка поднялась и все трое вышли.

Практически сразу появились два крупных медбрата, которые принялись отсоединять аппарат и готовить тело к транспортировке. Попутно они обсуждали прошедший футбольный матч. Действовали слаженно и управились довольно быстро. Старое тело оказалось в полиэтиленовом пакете на каталке. Увядшие веточки сирени убрала уборщица чуть позже. Так буквально за пять минут я остался в палате совсем один.

А ведь какое-то время мы лежали вот так рядом. Оба недвижимые, и у обоих наверняка было это выражение абсолютного спокойствия. Но вот только я проснулся, а он – нет. Конечно, я моложе, выносливее. Не знаю, что стало причиной его погружения в это состояние. Неважно, теперь уж. Но если бы я не почувствовал этих пробившихся сигналов извне, которые исходили от М., повторил бы я его участь? Если бы так и остался там, в необъятном пространстве, совершенно один и навсегда? Понял бы я, что умер? Предчувствовал бы этот фатальный момент? Или, сходя с ума и блуждая в темноте, уже было бы не разобрать никаких признаков? Стали бы последние моменты избавлением или предстали бы самым жутким, что даже нельзя вообразить? Я одновременно почувствовал себя неимоверно удачливым, но в то же время стало по-настоящему страшно. Все могло сложиться совершенно по-другому.