А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Ничего со мной не случилось. Просто башка побаливает. Сейчас вернусь! — Хеля успела мне шепнуть, что завтра ночью придет ко мне на сеновал.

Было уже поздно. Когда я посмотрел на звездное небо, Большая Медведица, стоявшая с вечера над ракитами, вскарабкалась на верхушки сада. Вернувшись в дом, я поговорил с соседями о всякой всячине, но, как только кончилась малага, они, похлопав меня и Моисея по спине, разошлись по домам. После их ухода мы помогли матери убрать со стола и вышли в сад. Выкурив по цигарке, забрались в ригу. Прежде чем уснуть, мы договорились, что завтра с самого утра отправимся на поле у терновника. Объезжая деревни, напрямик, лугами и лесом я отвезу Моисея в местечко.

В риге было еще темно, когда мы выбрались из перин и душного сена. Вдвоем быстро управились с лошадьми и возом и уже через четверть часа были готовы в дорогу. Конюшня дышала теплом, как хлебная печь. Я вывел лошадей оттуда, они стояли под яблоньками, уже обожженными первыми заморозками, и от них поднимались белые облака. В плетеном кузове на вязанке сена сидел Бурек и обнюхивал, словно кость, лежавший поперек вязанки кларнет. Казалось, он вот-вот возьмет его в передние лапы и заиграет ему одному известный собачий псалом.

Набросив на плечи шинели, мы стояли, покуривая махорку. Моисей, подойдя к возу, развязал вещевой мешок, проверяя, все ли захватил с собой. Видно, чего-то недоставало — слишком долго он возился.

— Тфилим, мои тфилим[7]. Ты, Петр, не видал, куда они девались? Я же не могу вернуться домой без тфилим и с остриженной головой. Это хуже, чем самому стариков заживо в гроб уложить.

Втоптав окурки в траву, мы вернулись в ригу. Несколько раз перерыли перины и сено под ними. Тфилим не было. Не было их и ниже, на клевере, где вчера Моисей, стыдливо выбравшись из-под перин, долго и горячо молился. Я успокаивал его, как мог. Он повеселел только тогда, когда я пообещал, что, приехав с поля, еще раз перетрясу все сено.

Мы ехали без этого ковчега завета, напоминавшего квадратное яблоко, без этого Соломонова храма, полного радостных, покаянных и воинственных псалмов, полного диких зверей, пронзенных копьем, зарубленных мечом в лесу, в степи, в пустыне и в небе. Позвякивали удила, пес, опершись передними лапами о край плетенки, облаивал птиц, вылетавших из утренней зорьки. Сквозь спицы колес пересыпался глубокий песок проселочной дороги.

Мы заговорили только посреди лугов, когда над чуть заметным, а точнее, едва ощутимым лесом воздух стал прозрачным, как осенняя река. Но разговор у нас не клеился: Моисей то и дело возвращался к потерянным тфилим, а я не мог забыть вчерашних слов Хели. Здесь, на лугах, впервые (не считая вчерашнего и позавчерашнего сна) увидел я в себе, прикрыв глаза, Марысю. Но видел я ее не на гулянье, не у реки, не идущей с высоко поднятой головой под ракитами. Она все время являлась мне в березовом лесочке, убегавшем с моим криком. И подавала мне ведро с парным молоком.

Мне не хотелось вспоминать березового лесочка, не хотелось вспоминать, как он убегал с моим криком, как убегал по похожему на гашеную известь березняку раненый Стах, и я запел. Ко мне присоединился Моисей, а потом стал повизгивать и метаться в плетенке пес. Ехать по пустым лугам и петь под собачий визг было смешно, и я огрел пса кнутом, схватил за загривок и сбросил с воза. Пес побежал перед дышлом, подпрыгивая к мордам лошадей.

Петь мы перестали только в лесу. Нас заглушал стук колес на лесной дороге, перевязанной в песке тысячами корней. В лесу стук окованных колес слышишь во сто крат сильнее: в дубраве — так, в ельнике — иначе, а на полянках, где папоротник, — совсем по-другому. Да и лес этот, хоть и рос в низине и дымился болотцами и смолистыми одноглазыми озерцами, напоминал нам жешовские леса, бегущие с пригорка на пригорок. Вот мы и прислушивались, не звякнет ли сабля, зацепив ореховый куст, не гоготнет ли задетый ею гусак, не отзовется ли сойка над затаившимися в молодой поросли беглецами.

За лесом надо было проехать через маленький хуторок. К окрестным деревням он не относился. На этот хутор почти никогда никто не приходил и не приезжал. И вспоминали о нем в управе и в соседнем приходе только во время сбора налогов и податей. Люди из окрестных деревень тоже не очень-то хорошо знали, сколько там домов, сколько взрослых и детей. Никто не ездил туда на свадьбы, гулянья и крестины, ведь наши там не женились, не зная, с какой присказкой и бутылкой туда ехать и каких сватов засылать. Хуторские тоже не торопились приходить в соседние деревни. Мы их и не видали нигде, кроме Моисеева деревянного местечка.