А мама дома?

– Да. Просто я глупая. – Мама вытерла глаза. – Думаю, этот яд… Доктор сказал, это отравление… У меня остаточные явления… Знаешь, Конрад тут говорил, будто я когда-то кое-что ему рассказала. А я ничего не помню. То есть не помню, как рассказывала ему. Хотя… – она снова высморкалась, – это уже не имеет значения.

– Конечно, не имеет.

– Да. И в любом случае мне нужно подготовить чистые вещи. – Она занесла что-то в список. – Думаю, надо попросить об этом Хильди.

– Мама, – сказала Анна, – когда вы вернетесь из отпуска… Если ты еще будешь чувствовать себя не очень хорошо или просто так – почему бы тебе не приехать в Лондон?

– В Лондон? – Мама встревожилась. – А что мне делать в Лондоне? Я ведь и так приезжаю в Лондон на Рождество!

– Да, конечно. Я только подумала, если тебе вдруг захочется…

– А, понимаю! Ты имеешь в виду, если у нас с Конрадом все разладится…

– Не обязательно…

– Если у нас с Конрадом все разладится, я не собираюсь висеть на шее у тебя или у Макса.

Возникла пауза. Анна заметила за окном медленное, дрейфующее движение по направлению к земле.

– Кажется, пошел снег, – заметила она.

С минуту они с мамой наблюдали за снегом.

– Мама, послушай, – сказала наконец Анна. – Я не сомневаюсь, что у вас с Конрадом все будет хорошо. Но если вдруг что-то не сложится, это еще не конец света. У тебя есть мы с Максом, у тебя есть работа, если тебе хочется работать. В конце концов, ты можешь легко перебраться в другую часть Германии. Ты делала это не один раз.

– Но сейчас все совсем по-другому.

– Конечно, но все всегда по-другому. Послушай, мама, я не ребенок. Я знаю, каково это. – Анне вдруг ясно вспомнилось, как ее саму, давно, бросил человек, которого она любила. – Ты думаешь, что жизнь кончилась. И какое-то время все ужасно. Все теряет ценность, ты ни на что не можешь смотреть, не можешь ничего слышать, даже думать ни о чем не можешь. Но потом, особенно если ты работаешь, тебе постепенно становится лучше. Ты встречаешь новых людей, что-то происходит, и жизнь неожиданно оказывается если не такой же хорошей, как раньше, то, по крайней мере, выносимой. Ну правда, – сказала Анна, чувствуя, что мама готова ее перебить, – для такого человека, как ты, с такой интересной работой, живущего без постоянной заботы о деньгах, у которого есть мы…

– Ты все правильно говоришь, – перебила ее мама. – За исключением одного. Ты не понимаешь, что это значит, когда тебе пятьдесят шесть лет.

– Но могу себе представить.

– Нет, – отрезала мама. – Не можешь. У меня есть все, о чем ты говоришь, это правда. Но я ничего не хочу. Слишком много раз я начинала заново. Я принимала слишком много решений. И ничего подобного я больше не хочу. Я даже не хочу, – тут ее губы искривились, – в этот чертов реабилитационный центр с его пинг-понгом.

– Но это из-за того, что ты еще нездорова.

– Нет. Это потому что мне пятьдесят шесть лет, и с меня довольно!

За окном все падал снег.

– Со мной вчера беседовал один из докторов, – сказала мама. – Ты ведь знаешь, все они теперь увлекаются этой ужасной психологией, даже в Германии. Так вот он считает, что, если кто-то хочет покончить собой, он так взывает о помощи – вот как это называется! Но, когда я проглотила таблетки, я была совершенно счастлива – это я точно знаю! Я лежала в кровати и ждала, когда они подействуют. За окном темнело, я смотрела на небо и думала: мне теперь ничего не нужно делать. Ничто теперь не имеет значения. И мне уже не придется принимать какие-то решения. Никогда у меня на душе не было так спокойно.

– Да, но… Теперь все изменилось. Вы собираетесь в отпуск и… – Анна выкрутилась с некоторым трудом: – Если у вас с Конрадом все хорошо, почему ты не радуешься?

– Не знаю, – ответила мама. – Не знаю. – Она нахмурилась, пытаясь точнее выразить свою мысль. – Если ты умер, тебе, по крайней мере, понятно, где ты и кто ты теперь.

Ей не пришло в голову, что ее слова кажутся странными, и она удивилась, когда Анна рассмеялась. Но потом тоже засмеялась.

– Ну что здесь смешного? – сказала она с довольным видом, как ребенок, которому нечаянно удалось развеселить взрослого. – Я же говорю совершенно серьезно!

Она сидела в цветастом халате, со своим вздернутым носиком, глядя усталыми голубыми глазами и отчаянно нуждаясь в заботе.

Чуть позже сестра принесла им чай с печеньем. («Plätzchen[23], – произнесла мама по-немецки. – Помнишь, как Хеймпи их пекла?») Позвонил Конрад – сказать, что забронировал номер, и напомнить Анне, что заедет за ней рано утром.

Потом довольная мама вернулась в кровать. И, хотя на улице было совсем темно, они не стали задергивать шторы – чтобы смотреть на снег. Снег был мокрый и сразу таял – не то что в Альпах, заметила Анна. Мама стала расспрашивать Анну о новой работе и, когда Анна объяснила, что к чему, сказала:

– Папа всегда считал, что тебе нужно писать. – И тут же слегка все подпортила, добавив: – Но эта работа только для телевидения, да?

Ближе к семи вернулась медсестра и сказала, что у мамы был утомительный день и чтобы Анна не засиживалась.

После этого разговор почти иссяк.

– Что ж… – сказала наконец Анна.