А мама дома?

– Моя мама была не такая, как твоя, – не такая умная, не такая красивая. Крупная женщина с большим еврейским носом, любила выращивать «циммерлинден» – комнатные липы. Одна росла у нее на подоконнике в гостиной. Мама называла ее «зеленой принцессой». В 1934 году, когда мы с Эрвином уезжали из Германии, она отказалась с нами поехать – сказала: а кто же будет ухаживать за «принцессой»?

– О, Хильди! – воскликнула Анна, догадываясь, чем это закончилось.

Но та продолжила излагать факты:

– Мы думаем, она погибла в Терезине[25]. Хотя это не точно, вариантов было множество, как ты понимаешь. И возможно, ты права: то, что я сказала, слишком просто. Но, мне кажется, твоей маме повезло, что она сама может выбирать между жизнью и смертью.

Хильди снова принялась резать морковь. Анна следила за движениями блестящего ножа, из-под которого появлялись тонкие ломтики.

– Что ты тут можешь сделать? – спросила Хильди. – Каждое утро приходить к ней и просить: «Мамочка, пожалуйста, проживи еще один день»? Думаешь, я не говорила себе, что мы должны были увезти мою маму из Германии? В конце концов, она могла бы выращивать «циммерлинден» и в Финчли. Но мы не могли предположить, чем все закончится. Кроме того, нельзя принуждать людей к чему бы то ни было: они сами должны за себя решать.

– Не знаю, – ответила Анна. – Я не знаю…

– Я на несколько лет моложе твоей мамы, – сказала Хильди. – Но и она, и Конрад, и я – все мы принадлежим к одному поколению. С тех пор, как к власти пришли нацисты, у нас уже не было своего места под солнцем. Мы стали беженцами среди других таких же беженцев. А сейчас каждый делает, что умеет. Я варю суп и пеку пирожки. Твоя мама играет в бридж и считает, сколько миль проехала машина Конрада. А Конрад… Ему нравится помогать людям и чувствовать, что они его любят. Нельзя сказать, что у нас прекрасная жизнь, но эта жизнь лучше, чем в Финчли, и намного лучше, чем в Терезине.

– Да, наверное.

– Не наверное, а точно. Сама посуди, чем ты можешь нам помочь? Отменить нацистов? Вернуть нас в 1932 год? Если твоя мама, с ее темпераментом, говорит, что ей не хочется жить, ты будешь заставлять ее жить дальше независимо от того, хочет она или нет?

– Не знаю, – повторила Анна.

– Она «не знает»! – обратилась Хильди к морковке. – Послушай, знаешь ты или нет, это не твое дело. – Она смахнула овощи в кастрюлю и уселась за стол. – Хочешь есть?

– Нет, – ответила Анна. – Спасибо! Я еще не проголодалась.

Хильди покачала головой:

– Ты какая-то бледно-зеленая. – Она взяла бутылку и налила Анне коньяку. – Вот, выпей! А потом – домой и в кровать!

Анна попробовала сосчитать, сколько бокалов коньяку она уже выпила, но это было так сложно, что она без раздумий выпила еще один.

– Мне бы только хотелось… – сказала Анна. – Мне бы только хотелось знать, что с мамой все будет в порядке.

– Ну, это ты знаешь. Конрад – хороший человек. И они вместе уже достаточно долго. И Конрад непременно останется с ней, по крайней мере – на какое-то время.

– А потом?

– Потом? – Хильди воздела руки в традиционном еврейском жесте. – Что об этом печалиться? Нам известно лишь, что потом, возможно, все будет иначе.

Анна ехала на такси в гостиницу. Снегопад усилился. Откинувшись на спинку сиденья, Анна в полудреме видела, как за окном проносится мерцающая белизна. Попав в луч света, она сияла, распадалась на хлопья, а те кружились, исчезали из виду или липли к окну и быстро таяли. Кроме этой белизны ничего не было видно. «Непонятно, где вообще ты находишься», – подумала Анна.

В голове у нее все плыло от выпитого коньяка, и она прижалась лбом к стеклу, чтобы остудить лицо.

Возможно, снаружи совсем другой мир, думала она. Возможно, где-то существует иная реальность, в которой, как сказала Хильди, ничего этого не произошло. Где-то папа по-прежнему сидит в третьем ряду партера, а улыбающаяся мама – на пляже. А Макс и маленькая девочка, которой когда-то была Анна, взбегают по ступенькам с криками: «А мама дома?»

Там товарные поезда никогда не перевозили ничего, кроме товаров. Там не было факельных шествий и коричневой униформы.

А Хеймпи, возможно, все еще вышивает новый черный глаз ее розовому кролику. А мать Хильди ухаживает за своими липами. А Рахиль Бирнбаум шести лет спокойно спит в своей кроватке…

Пятница

Анна проснулась рано и, едва успев открыть глаза, вскочила с кровати и сразу взглянула в окно: какая там погода? Всю ночь она просыпалась от тревожных мыслей: вдруг вылет отменят из-за сильного снегопада? Но, выглянув из окна в сад, увидела: снег уже почти растаял. На траве осталось всего несколько жалких пятен, белевших в раннем утреннем свете. Серое, в розовых полосках, небо почти полностью расчистилось, и, кажется, дул слабый ветерок.

«Значит, я улечу», – подумала Анна. Она обхватила себя руками, чтобы согреться, и внезапно почувствовала нечто странное: «Запах стекла! Оконное стекло пахнет!» Тут желудок у нее скрутило, и все его содержимое рванулось вверх, так что Анна едва успела добежать до туалетной комнаты: ее стошнило.