А.П.Чехов: Pro et contra

Треплев в «Чайке» перед самоубийством, когда любимая им Нина Заречная навсегда уходит от него, произносит только: «Не хорошо, если кто-нибудь встретит ее в саду и потом ска­жет маме. Это может огорчить маму». Затем он рвет все свои рукописи и идет стреляться. Все его переживания автор пре­доставляет психологическому чутью и воображению зрителя. В «Трех сестрах» Ирина, невеста Тузенбаха, на сообщение об его смерти отзывается только двумя словами: «Я знала, я знала.»

Да и из остальных никто почти ни словом не упоминает о нем. Правда, смерть Тузенбаха, по замыслу автора, очевидно, лишь эпизод в общей бессмысленной тяготе жизни, под которой из­нывают героини драмы, но психологически такая скупость на слова у «трех сестер» все же маловероятна.

Однако довольно цитат. Мне не нужно доказывать, что Лев Толстой, например, сумел бы найти простые, совсем не «теат­ральные» слова, чтобы изобразить горе Липы или пережива­ния Треплева, как он и нашел их хотя бы в сцене смерти Анд­рея Болконского или самоубийства Анны Карениной. Я не говорю уже о Достоевском, который, может быть, дошел бы до полного забвения чувства меры в этих случаях, истерзал бы себя и читателя, но, конечно, «театрального эффекта» не дал бы. Ясно, что в Чехове тут говорила боязнь не одной театраль­ности. Чехов не умел найти простых и достаточно сильных слов для выражения сильных чувств, — вот гипотеза, которая невольно напрашивается при этих сопоставлениях. И если мы скажем, что Чехов как писатель был лишен пафоса, и если мы тем же отсутствием пафоса объясним его «благодушно-безраз­личное» отношение к людям, мне думается, мы не ошибемся. И так как мы не похвальное слово пишем, а стараемся по со­вести разобраться в сложном духовном облике большого пи­сателя, то можем отметить это отсутствие пафоса, страсти, пристрастия как отличительную черту этого типичного созер­цателя. В результате, безусловно, некоторая холодность, «изу­мительная объективность, стоящая выше (почему выше?) част­ных радостей и горестей», как выражается г-н Куприн; какое-то заглядывание в жизнь и в людей извне, со стороны, с точки зрения постороннего наблюдателя, а не участника, — зрителя, а не действующего в драме лица. И с этой холодностью ужива­ется необыкновенный «зрительский» интерес к жизни, неуто­лимая наблюдательность, что метко указывает тот же г-н Куп­рин, — мне хочется сказать: какой-то технический, чисто художественный интерес к наблюдению и воспроизведению жизни, и такая выработанность, такая сознательная продуман­ность в приемах наблюдения и воспроизведения, как мало у кого другого! С этой точки зрения проблема чеховского творче­ства представляет совершенно исключительный теоретический интерес. Но это уводит нас в сторону от занимающей нас те­перь темы.

Сколько фигур «без пафоса» вышло из-под пера Чехова, — этого и не перечтешь. Почти все его герои именно этим отсут­ствием пафоса и характеризуются, это их проклятье, причина их несостоятельности, их нежизнеспособности. Иные сами каз­нятся в этом, как землемер²⁶, герой чудесного очерка «Вероч­ка», бог весть почему ушедший от влюбленной в него и глубоко привлекательной девушки:

«Дойдя до мостика, он остановился и задумался. Ему хоте­лось найти причину своей странной холодности. Что она лежа­ла не вне, а в нем самом, для него было ясно. Искренно сознал­ся он перед собой, что это не рассудочная холодность, которою так часто хвастаются умные люди, не холодность самолюбиво­го глупца, а просто бессилие души (курсив мой. — М.Н.), не­способность воспринимать глубоко красоту, ранняя старость, приобретенная путем воспитания, беспорядочной борьбы из-за куска хлеба, номерной бессемейной жизни».

Этим бессилием души страдают как чиновник, так и револю­ционер в «Рассказе неизвестного человека», и образованный коммерсант Лаптев в повести «Три года», и камер-юнкер муж в очерке «Жена», и купчиха Анна Акимовна в «Бабьем цар­стве», и литератор Тригорин в «Чайке», и земец, брат «трех сестер», и даже «лопающий» «Вишневый сад» разбогатевший крестьянин Лопахин, и т. д., и т. д. Это бессилие сказывается в различных областях, начиная от простой любви между муж­чиной и женщиной, как в очерке «Верочка», и кончая соци­альными бедствиями и способностью реагировать на них, как в «Жене». Но везде основная причина та же — тусклые, за­глохшие чувства, неспособность к пафосу, к живым порывам, к глубоким переживаниям.