А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

Тем самым фиксируется двойственная направленность хомяковской мысли, характерная именно для апологетики: она направлена одновременно вовне, в отпадшее от Церкви образованное общество, и внутрь, в само общество церковное. Самарин отмечает чрезвычайно важный момент: речь Хомякова направлена внутрь Церкви прежде всего постольку, поскольку в саму Церковь проникло обмирщение и стерлась граница между Церковью и миром. В результате «среда, в которой родился, жил и умер Хомяков», т. е. поле его миссионерской деятельности, определяется четырьмя видами неверия: научным, бюрократическим, бытовым и «неверием от недоразумений»[921]. Все они проявляются, хотя и по-разному, в жизни и общества, и Церкви.

Православная церковная школа восприняла в себя начала западного «подчинения веры внешним для нее целям официального консерватизма»[922]. С точки зрения Самарина (и самого Хомякова), именно это сделало ее бессильной противостоять последовательному развитию рационалистических идей: «Две брошюры Бюхнера, да две или три книжки Молешотта и Фохта, да Жизнь Христа Ренана (даже не Штрауса), да десяток статей Добролюбова и Герцена, и дело было сделано»[923]. Больше того, можно сказать, что обмирщение Церкви, вторжение рационализации и бюрократии спровоцировали отпадение общества и культуры от Церкви.

Вопрос о правоте Самарина довольно сложный. Ясно лишь, что он, по-видимому, довольно точно реконструирует то видение исторической реальности, которое было присуще не только ему лично и Хомякову, но и всему славянофильскому кружку, по крайней мере его старшему поколению[924]. Тем самым он вскрывает их (и свои собственные) побудительные мотивы.

При этом определяется и объект этой деятельности – русское образованное общество, характер которого И. В. Киреевский очень точно определил словами: «европейско-русское просвещение». В нем Хомяков выделял преимущественно ту его часть, которая пала жертвой неверия от недоразумений. Обращение этого общества, возвращение его к церковным истокам бытия было целью славянофильской миссии. Для этого необходимо было отыскать эти истоки, в самом церковном бытии различить церковное и мирское, внутреннее и внешнее, вечное и историческое, изменчивое. Важно было разработать учение о Церкви и прояснить генеалогию обмирщения.

Хомяков не пережил религиозного обращения в явном виде. Он никогда не терял веры и потому не прошел обычный для подавляющего большинства русских религиозных философов цикл: детская религиозность – юношеская потеря веры – обращение. Все обстоятельства говорят о том, что Хомяков глубоко прочувствовал судьбу русской интеллигенции, пережил ее в своем сознании как некоторую возможность, реализовать которую, однако, сознательно отказался: «Он хорошо знал, продумал и прочувствовал все то, чем в наше время колеблется и подрывается вера <…>, – пишет Самарин. – И при всем том его убеждения не пошатнулись»[925]. Все, что мы знаем о его деятельности, и находим в его писаниях, говорит о том, что точкой отталкивания для него стала логика развития европейского секулярного сознания от внесения первых элементов рационализма в католичестве до торжества этого рационализма в младогегельянстве и материализме середины XIX века.

Проследив эту логику (первоначально, вероятно, в значительной мере интуитивно) и сделав выбор, заняв определенную творческую позицию, Хомяков выступил со своей проповедью, со своим «направлением». Философская ясность этой позиции была обретена в результате его встречи с И. В. Киреевским, в обращении которого Хомяков сыграл не решающую, но, по-видимому, очень важную роль. Именно Киреевский в «Ответе А. С. Хомякову», и особенно в статье «О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России»[926], проследил указанную логику и придал славянофильской позиции необходимую отчетливость и законченность. Действительно, Хомяков сыграл решающую роль в религиозном обращении К. С. Аксакова и Ю. Ф. Самарина, «русское направление» которых до встречи со старшими славянофилами было только культурным возвращением[927] и определялось прежде всего философскими, в особенности гегельянскими мотивами. Приблизительно с середины 1840-х годов славянофильский кружок, приняв ряд новых молодых членов, предстает как значимое общественное и интеллектуальное движение и начинает активную миссионерскую деятельность, создавая интеллектуальные и культурные условия для религиозного обращения своих образованных современников.