А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

В глазах Самарина «всемирное господство являлось искони идеалом латинского Запада и было целью всех его стремлений, основным побуждением всех его подвигов. <…> Свойство Вселенскости исказили до понятия о всемирном обладании, религиозная пропаганда приняла характер завоевательного стремления. Все историческое развитие западной церкви или лучше церковного государства было только осуществлением и приложением на деле этой основной мысли»[914].

О том же пишет Хомяков: «Государство земное заняло место церкви Христовой. Единый живой закон единения в Боге вытеснен был частными законами, носящими на себе отпечаток утилитаризма и правовых отношений. Рационализм развился в форме властительских определений» («Несколько слов православного христианина… По поводу брошюры г. Лоранси»).

Во всех случаях вопрос о власти папы переводится в плоскость политическую, в ней видится, как в давние века, угроза национальной самобытности России. В полемических целях понятие «католическая церковь» неправомерно уравнивается с понятием «папское государство», и Риму припоминают все преступления и гонения, которые были свойственны ему в эпоху Средневековья или инквизиции.

Напротив, в трактовке первенства папы Гагариным или Чаадаевым политические мотивы полностью отсутствуют. Папа для них есть не только живое воплощение духовного единства, но прежде всего гарант идейной независимости церкви и паствы от подчинения правительству в области идеологии. Переводя эту мысль на язык российских реалий середины века, признание папы главою церкви есть действенное орудие борьбы с официальной идеологией в духе уваровской триады «православия, самодержавия и народности».

Даже прежняя история римского престола не представляется Гагарину в столь однозначном свете, как его оппонентам. Отвечая Самарину, он пишет: «Папа есть ли мирской властелин католических народов? Он ли пишет законы, заключает договоры, объявляет войну? Мысль государства и церкви слита ли в одно? ты мне укажешь на другие века? что же я вижу? борьбу вековую между властью духовной и властью светской; следовательно, они обе существовали, если боролись одна с другой. И которая победила? которая уничтожила соперницу? не надобно ли переделать всю историю, чтобы в мире католическом церковь была государством?»[915].

В середине XIX века значение папского государства как государства полностью исчезает, но растет роль папы как символа христианского единства и церковной независимости. В двух работах 1856 года – «Будет ли Россия католической?» и «Об изучении теологии в русской церкви» – Гагарин предлагает русскому духовенству признать первенство папы в обмен на избавление от унизительной зависимости от правительства. Возражая, Хомяков отвергает саму идею договора, «трактата», видя в этом что-то сугубо рационалистическое, но, по существу, скорее, подтверждает мысль Гагарина: «Как христиане, мы живем в государстве, но мы не от государства. <…> Клир в действительности <…> христианский есть непременно клир свободный» («Еще несколько слов…»). Принимая во внимание очевидную несвободу русского духовенства, остается сделать вывод, что Хомяков просто отвергает свободу, купленную ценой компромисса в догматах.

Механизм воссоединения церквей также трактуется различно. Для Гагарина реализация идеи Вселенской Церкви не представляется затруднительной: «Вы признаете непогрешимый авторитет Вселенского Собора, мы признаем его так же. Следовательно, Вселенский Собор, признанный обеими сторонами, на котором присутствовали бы и восточные, и западные патриархи и епископы, обладал бы всей необходимой властью, дабы положить конец вековому разделу»[916]. Хомяков ставит вопрос непримиримо наоборот: «Собор дотоле невозможен, пока Западный мир <…> не вернется к первобытному символу и не подчинит своего мнения, которым он был поврежден, суду вселенской веры. <…> Итак, не собор закроет пропасть; она должна быть закрыта, прежде чем соберется собор» («Несколько слов православного христианина… По поводу брошюры г. Лоранси»).