А земля пребывает вовеки

Все они, конечно, в прошлом знали лучшую жизнь. Если не всегда знатность, богатство, красоту, то, по крайней мере, молодость и здоровье. Все имели надежды, мечты на большое и светлое счастье – и все оканчивали жизнь здесь заброшенные и позабытые. И хотя были они разных характеров, воспитания, положения в жизни, здесь они необычайно походили одна на другую. Их обобщал в один и тот же тип их старческий эгоизм. Всё, что было светлою добротою, мягкою нежностью, преданностью, было давно изжито, мертво, и оставался в живом ещё теле животный инстинкт сохранения жизни, уже не во имя чего-то, не для чего-либо, а для жизни физической, самой по себе.

Каждая имела длинный рассказ о себе, и кое-что в нём было правдой – о своём значении в жизни, о своей роли, о жертвах, ею принесённых тому-то, тогда-то, но жертвах – увы! – неоценённых.

– И э т о моя награда? Это я – здесь! И это м о я жизнь? Это так обращаются со м н о ю? Посмотрите – это я здесь сплю! Посмотрите, к а к я одета!

И всё покрывая, раздавались выкрики балерины:

– Апельсиновый сок! Запишите же, товарищ комиссар! Я буду танцевать в пользу фонда революции! В пользу вашего правительства! Ради святого искусства! Сока апельсинового! Апельсинового сока!

«Апельсинового сока! – со злобою думала Варвара. – Для мумии, которая не понимает, что у ней горб на спине, рот, впавший, как яма, козлиная бородка… Ей апельсинового сока в стране, где дети умирают от голода. Вот оно – романтическое воспитание: ничто не может заставить эту балерину увидеть реальность, как она есть, и убедиться в незыблемости материальных законов жизни».

Плавной походкой к Варваре приблизилась графиня, настоящая графиня старинной фамилии. До этого она держалась в стороне, рассматривая Варвару в лорнет, тонкой верёвочкой привязанный к её жилистой шее. Видя, что она, пожалуй, не сумеет так привлечь внимание Варвары и та уйдёт, графиня решила сделать первый шаг. С гордо поднятой головою она шла к Варваре. Не толкаясь, но сделав рукою повелительный жест расступиться, она стояла напротив, в лорнет рассматривая Варвару по частям: лоб, рот, плечи, волосы.

Графиня была, что называется, чернавка: темна лицом, черноволоса, черноуса, черноглаза. В глазах её горело пламя. Казалось, внутри она вся состояла из огня и только сверху, для вида, прикрыта углём и присыпана золою. Лицо её выражало уже навеки, до гроба, принятое им выражение удивлённого, надменного презрения. Спокойная извне, она клокотала пламенем внутри. Глядя прямо в глаза Варваре, она стояла перед нею молча, помахивая лорнетом.

– Что я могу сделать для вас? – спросила Варвара.

Словно пантера, кидаясь на добычу, встрепенулась тёмная графиня. Как пар, прорвавшийся из котла, заклокотали её слова.

– Вы… для меня? О, наглость! О н а… для м е н я! О безумие! Вы слышите это? – И, опустив лорнет, она к небу воздела руки. – Всемогущий! Чьё сердце может это вынести: о н а для м е н я! Вы взяли мои миллионы! Вы взяли моё поместье! Вы взяли мой дом, мебель, бриллианты, скаковых лошадей! О боги – о н а пришла с вопросом: ч т о о н а может сделать для меня? Воровка! Вы хотите мне подать милостыню? Вы, может быть, ждёте, что я попрошу, поклонюсь, скажу спасибо?

В ярости, в припадке горячего гнева, она кричала, топая ногами. Силы, видимо, оставляли её, но она старалась подогреть свой гнев. Она кричала Варваре:

– Это твоих предков мы пороли на наших конюшнях! Мерзавка! Я запрещаю тебе говорить со мной! Подлая, подлая! Я запрещаю тебе смотреть на меня! Низкая! Вон! Берегись, пока я не вышла из себя! Воровка! вон! вон!

И вдруг, в припадке тяжёлого кашля, она захлебнулась и, никем не поддерживаемая, опустилась на пол. Никто из старушек не двинулся, чтоб её поддержать, не наклонился, чтобы помочь, они лишь слегка расступились, освобождая ей место на полу.

Варвара приказала убрать графиню, уложить её в постель.

Она пошла дальше. И везде она слышала только жалобы. Старушки пытались рассказать о себе, но многие уже и не помнили, кто они, кто и когда поместил их в приют и где и как они жили раньше. Всё, что хранила их память, – это недавние обиды, жизнь вчерашнего дня.