А земля пребывает вовеки

Из больницы выносили окровавленное бельё и складывали в кучу – уж не успеют постирать! – его обливали керосином, чтоб сжечь, как покажется первый немецкий солдат.

И всё-таки, всё-таки не было панического страха. Во всеобщем усилии и суете забывалось о самом главном, о самом последнем – о собственной смерти. И хотя приказ уходить из города был отдан, не верилось: н а ш город будет отдан врагу? они в о з ь м у т его? вот э т о т город? Но он – н а ш. Он в с е г д а был нашим.

А город менялся. Уже улетели испуганные птицы, придушенно выли собаки. Всё дымилось – не то небо, не то земля.

Все мысли Варвары были заняты устройством раненых. Враг приближался. Для тех, кто работал в госпитале, уже не было ни дня, ни ночи. Был только грохот, стон, крик – и всюду кровь. И невероятным казался вдруг проглянувший клочок невозмутимо ясного голубого неба или мерцающая, сияющая звезда. Это ещё есть на свете? Это ещё не уничтожено войной?

Как-то раз, выйдя на улицу, Варвара услыхала звонкие детские голоса. Эти звуки были так неожиданны, так радостны слуху, что она, увлечённая ими – этим минутным отдыхом от стонов госпиталя, – пошла на звук голосов.

Вдоль улицы шагала странная женщина, и мальчики, дразня её, бежали за нею. Они кричали:

– Ведьма! Колдунья! Старая барыня! Ведьма!

Это была очень старая женщина, одетая в лохмотья. Тощая, высокая, казалось, какой-то незапамятной древности, она, однако, держалась почти прямо и шагала быстро. Разорванный местами кружевной шарф развевался за нею, словно обломанное чёрное крыло. Оттенки зелени и ржавчины лежали на всей её одежде, и на лице, и на развевавшихся прядях волос. По временам она поднимала свою палку и размахивала ею над головами мальчиков, когда они подбегали ближе.

Взглянув, Варвара узнала в ней Анну Валериановну Головину.

Варвара подошла к ней. Пошла с нею рядом.

Осмелев, приблизились и преследователи, крича:

– Ведьма! Колдунья! Старая барыня!

Величественно выпрямляясь и размахивая палкой, Анна Валериановна обратилась к ним с грозною речью:

– Пигмеи! Саранча! Расступитесь! Вы съели всё – растения, животных, землю… и теперь поедаете людей! Голод, голод! Вы пожираете друг друга! Где человеческое сердце? Оно съедено. Всё съедено, и мир опустел. Погибли поля, погибли сады, цветы и травы.

Она остановилась и палкою ударила землю.

– Тверда! Камень. Смерть.

Варвара стояла неподвижно, поражённая этим зрелищем. Её сердце вдруг наполнилось жалостью при виде такой гибели человеческого достоинства и благородства.

Глубокое чувство, которому она не могла бы дать имени, поднялось и клокотало в ней. Перед её глазами, один за другим, проносились образы прежней Анны Валериановны. «Это я сделала её такой». И жалость, запрещённая «катехизисом» её юности, жарко вспыхнула в ней. Теперь… теперь, когда она знала, что дни, и её и Анны Валериановны уже сочтены – что дни! – возможно, сочтены уже и часы и минуты – теперь рухнуло всё, что разделяло их прежде. Уже не за что было бороться, нечего отнимать, не за что судить. Они обе, они вместе стояли на пороге смерти.

Она не подошла, она побежала навстречу призраку прошлого. Она схватила её руку и жадно смотрела в её глаза.

– Гражданка Головина! – только и могла она крикнуть.

– Не прикасайся ко мне! – воскликнула Анна Валериановна и резко отдёрнула руку. – И отойди! Мне не нужно тебя видеть. – И старуха закивала головою. – И сколько раз, сколько раз повторяю: я не гражданка, я – госпожа Головина. – И она пошла снова.

– Постойте!

– Дорогу мне! – И старуха замахала палкой. – Кто ты, чтобы сметь мне стоять на дороге? Откуда у тебя эта дерзость? Видишь: это я иду! Вон с моего пути!

Варвара отступила на шаг, Анна Валериановна, шепча что-то невнятное, стояла, размахивая палкой.

Какой-то прохожий остановился, оттолкнув старуху.

– Эй, пугало воронье! Тоже ведь персона! На комиссара машешь палкой!

И обернувшись к Варваре, добавил:

– Товарищ, видали когда-нибудь старорежимную барыню? Вот пережиток прошлого! Картина!

Этот комиссар был молод. О прошлом он не мог судить как очевидец. Лицо у него было доброе, и он уверенно-простодушно сказал:

– Кровь народную сосала!

Мальчики, осмелев, снова окружили старуху и дразнили её, а она всё размахивала своей палкой.

– Что она делает здесь? – спросила Варвара.

– Да что ж она может делать? Помирает с голоду.

– Но всё-таки, чем же питается?

– А должно быть, ничем не питается, – улыбнулся комиссар. – Живёт просто от собственной злости.

Подошедшая женщина вступила в разговор.

– А ей дают кусочки… старые граждане, кто помнит… Она, говорят, раньше что-то сделала для города.

Комиссар отнёсся к этому скептически и враждебно.

– Сделала! Значит, было награбленное от народа, из чего делать. А кормить таких – зачем? У нас самих еды недостаточно. У людей дети есть.

Женщина не унималась:

– А вот говорят, она построила этот госпиталь и отдала народу.

– Ха! – сплюнул комиссар. – Не отдала б, так народ сам бы взял.

Мальчишка, что посмелей, тоже вступил в разговор:

– А наш учитель говорит: пусть живёт, она нужна для пропаганды…

– Для пропаганды? – удивилась Варвара.