a519320070554f13d17632a2d6377c88

Во-вторых, мы знаем, что функционирование зеркальных нейронов взаимосвязано с работой дефолт-системы мозга (за это нужно поблагодарить исследователей аутизма), а сама дефолт-система отвечает за построение образов тех самых знакомых нам людей.

Из этого можно понять, что такое наши отношения с другими людьми.

Обычно мы воспринимаем эти отношения как некие ролевые взаимодействия — мол, вы мой начальник, а я ваш подчинённый, или я твоя половина, а ты — моя. То есть мы оцениваем их как бы формально­логически, чрез-сознательно. Но на самом деле это нечто глубоко физиологическое — эти отно­шения с другими людьми происходят в нашем мозгу помимо нашей воли и желания, буквально сами по себе.

Нам кажется, что мы крутим образы других лю­дей в своей голове — что-то думаем о них, как- то к ним относимся, о чём-то с ними разговариваем. Но фактически они живут там, сами по себе — поселяются без спросу, как цыганский табор, и куролесят.

Мы слишком переоцениваем роль своего сознания, возможность контролировать свои внутренние психические процессы (об этом я подробно расска­зывал в книге «Красная таблетка»).

Мы думаем, что мы взаимодействуем с другими людьми, строим с ними отношения, а потом ещё и «выясняем» их. В действительности же мы лишь наблюдаем за тем, как это делает наш мозг.

Это он — наш мозг — играет в социальные игры. Он, а не мы, выстраивает эти системы отношений. Нам кажется, что это наша игра. А на самом деле это игра с нами, и мы сами — плод этой игры.

Программирование мозга

Чтобы двигать познание вперёд, теория должна поначалу быть контринтуитивной. ДЭНИЕЛ ДЕННЕТ

Антропологи уверены, что численность ста­бильных сообществ наших предков во всех уголках планеты колебалась в районе 80-100 особей (критическое количество — двести, дальше племя уже распадалось).

Это почти универсальное число — хоть для небольшой деревни в Южной Америке, хоть для кочевого племени в Азии или Африке.

Все члены этой группы, даже если они не были близкими родственниками, знали друг друга. Они понимали, кто и какое место занимает в общей иерархии племени, кто кому кем приходится и т. д.

И конечно, им совместными усилиями прихо­дилось решать множество проблем выжива­ния, которые нам даже сложно сейчас пред­ставить. Да и управление группой требовало коалиций между сильными игроками.

Однако же, если численность группы по тем или иным причинам увеличивалась, это почти всегда приводило к напряжённому внутреннему противостоянию внутри племени.

Дальше следовали раскол и активная вражда новообразованных групп друг с другом. По­следняя часто сопровождалась кровавой резнёй, большими человеческими жертвами, воровством ценностей и женщин.

Отсутствие законов и сколь-либо явных эконо­мических порядков, кроме бессмысленных в своём большинстве предрассудков и риту­алов, приводило к тому, что лидер племени являлся скорее декоративной фигурой.

И это понятно: если действует право сильного, то никакая символическая власть не может быть реальной. Так что всё держалось просто на нашей физиологии, точнее — на физиоло­гии нашего мозга.

Всё это в очередной раз доказывает, что наш мозг естественным образом ограничен по количеству «людей», живущих в нашей голове. То есть племена удерживаются не властью вожака, а ограничениями, свойствен­ными нашему мозгу.

До двухсот штук: таково предель­ное количество сложных интел­лектуальных кон­струкций — «об­разов других лю­дей» в нашей го­лове. И даже ес­ли мы создаём

их с помощью языка и нарративов, физиоло­гическую вместимость нашей дефолт-системы мозга это изменить не может.

Когда других людей в нашей стае (группе, племени) определённое количество — условно говоря, до двухсот штук (а лучше — сто), мы всю эту конструкцию взаимоот­ношений ещё как-то держим в голове. Больше — нет, не можем. Приходится разъез­жаться по разным квартирам, а дальше и вовсе война между этими квартирами начинается.

Вроде бы механика понятна — мозг может держать столько сложных интеллектуальных объектов, сколько может. Если их больше — он в панике, и начинается потасовка. Но что если взглянуть на это дело не с нейрофизио­логической, а с эволюционной точки зрения?