Адам Смит в Пекине

Это различие в развитии европейской и восточноазиатской систем государств было связано (и в основных чертах определялось) двумя другими различиями — иным распределением власти среди членов системы, а также тем, в какой степени главный источник власти был внутренним или внешним по отношению к системе. Еще до «долгого» XVI века в истории Европы (1350-1650) и до эпохи Мин в истории Восточной Азии (1368-1643) политическая, экономическая и культурная власть в Восточной Азии была гораздо больше сконцентрирована в центре (в Китае), чем это было в Европе, где вообще было нелегко указать истинный центр. Это отличие еще больше усилилось после провала в 1592-1598 годах попытки Японии сменить Китай в качестве военного центра и после институализации европейского баланса сил Вестфальским договором 1648 года.

Структура сбалансированности власти европейской системы сама по себе подталкивала европейские государства к войне друг с другом. Как подчеркивает Полани, механизмы уравновешивания власти — механизмы, при помощи которых «три или более членов способны употребить власть... то есть употреблять власть более слабых против увеличения власти более сильных» — были важнейшими для обеспечения «столетнего мира» в XIX веке. Исторически же механизмы уравновешивания власти всегда обеспечивали независимость отдельных членов «только при помощи бесконечных войн, в которых воюющие стороны то и дело менялись»[569]. И если в XIX веке те же самые механизмы привели не к войне, а к миру, то только потому, что исключительная концентрация политической и экономической власти у Великобритании позволила превратить баланс сил из механизма, который не мог оставаться в руках одного государства и функционировал посредством войн, в инструмент неформальной власти Великобритании, содействовавший миру[570].

Нарастание в XIX веке дисбаланса сил при одновременном сокращении войн в системе европейских государств позволяет нам предположить, что именно неравномерное распределение власти, типичное для государств восточноазиатской системы, было причиной того, что здесь войны не были столь частым явлением. Однако тот факт, что концентрация власти в XIX веке в руках Великобритании сопровождалась усилением конкуренции между государствами как в производстве все более разрушительного оружия, так и в применении его с целью обеспечить себе доступ к ресурсам вне системы, позволяет сделать вывод, что неравномерное распределение власти само по себе не объясняет, почему в восточноазиатской системе государств отсутствовали эти два вида конкуренции. Необходимо выявить какой-то иной ингредиент (присущий европейской системе и отсутствующий в восточноазиатской «смеси»), обусловивший иную модель межгосударственной конкуренции. Самым подходящим кандидатом на это место нам представляется экстравертность европейского пути развития сравнительно с восточноазиатским путем.

Хотя для деятельности обеих систем главной была торговля (внутри государств, между ними, а также трансграничная), для европейской системы гораздо важнее (экономически и политически) была международная, а не внутренняя торговля. Торговля Востока с Западом была важным источником благосостояния и власти прежде всего для европейских, а не для восточноазиатских государств, тем более Китая. Именно эта фундаментальная асимметрия лежит в основе богатства Венеции, она стимулировала иберийские государства, подхлестывала генуэзцев (соперников Венеции) и помогала им искать прямых связей с Востоком[571]. Из-за этой же асимметрии, как мы увидим ниже, невелика была отдача, сравнительно с затратами, от экспедиции к Индийскому океану, предпринятой в XV веке Чжэн Хэ. Если бы не эта недооценка связей с Западом, Чжэн Хэ вполне мог бы проплыть «вокруг Африки и “открыть” Португалию за несколько десятилетий до того, как Генрих Мореплаватель отплыл из Сюты (Испания) на юг»[572]. «Случайное» открытие Колумбом Америки, когда он искал кратчайший путь к богатствам Азии, изменило характер этой асимметрии, дав европейским государствам новые средства поиска выхода на азиатские рынки, а также новые источники обогащения и власти в районе Атлантики. Но даже через двести лет после открытия Колумба Чарльз Давенант (Charles Davenant) по-прежнему считал, что тот, кто контролирует торговлю в Азии, имеет возможность «диктовать свои условия всему миру коммерции»[573].