Адгезийская комедия

В машине я немного отдохнула и хорошо выспалась. Радовалась, когда въезжали в Москву. И − вот уж не думала − обрадовалась родному двору и родному дому – я готова была расцеловать нелюбимое пристанище работяг-халтурщиков-строителей. Веретенец – целый мир, враждебный мне мир, где меня стало глючить… А здесь хорошо и привычно.

Мама промычала что-то из моей комнаты. Я тихо вошла. Прокралась в свою комнату – мама сидела в кресле, смотрела фильм по ноуту, но кажется была полностью погружена в свои мысли, а не в перипетии фильма.

− Мальва! У нас новости! – объявила мама, когда я её окликнула.

− Мама, пожалуйста, не пугай. – Я разлюбила новости в этом году, я их стала бояться.

− Папа звонил.

Я села напротив мамы. Что-то подобное я и ожидала.

− Позавчера раздался звонок. На городской. Точнее, всю ту неделю телефон звонил, но в трубке – молчание, такое бывает, когда из-за границы. Он по какому-то копеечному тарифу набирал.

− А скайп там у него отменили?

− Не знаю. В итоге вчера уже позвонил с нормального телефона по нормальному тарифу.

− И?

− Ну что «и»-то, что «и»? Не подгоняй!

− Я не подгоняю, не бесись. Ты ему рассказала о бабушке?

− Он недавно от кого-то сам узнал.

− Обалдеть. Шесть лет, как его мама умерла, а он недавно узнал. Заботливый сын. И?

− Не надо, Мальва. Он спросил о тебе: где ты, как ты.

− А о тебе?

− Обо мне-то что спрашивать? Я старая жирная корова, я ему не интересна и тогда была.

− Ну мам.

− Я на самом деле обрадовалась, что он спросил о тебе. Я ему всё подробно рассказала, пересказала всю нашу жизнь. Он внимательно слушал, уточнял, спрашивал.

− Спасибо, мама, − я чуть не ревела.

− Подожди. Не нервничай. Успокойся. Когда он узнал, что ты одна в Веретенце, он стал нервничать. Он запретил тебе там жить одной.

− Ну вот ещё. Почему?

− Он не говорит, почему, но просил тебе передать, что в доме нечисто. Говорит, он никогда там один не оставался.

− Но бабушка прекрасно жила… И я с ней. Подъезд вполне чистый. В подвале травят тараканов и крыс, − включила я идиотку.

− Ты не поверишь: он снова твердил, что бабушка продала душу дьяволу. Он вообще не удивился её ранней смерти.

− Мама!

− Я тебе передаю, просто передаю. Папа приказал закрыть плотно окна, поговорить со старшим по дому, и уехать.

− Жалко, − сказала я. – Я столько всего продумала за неделю, даже схему плитки нарисовала. Всё рассчитала. И перед будущими жильцами неудобно. Они надеются, обои собрались покупать.

− Но папа против!

− Мама! Папа был против с нами жить! Это нормально?

− Но он там провёл детство. Он знает…

− Мама! Ты веришь, что бабушка продала душу хоть кому-то?

− Нет, что ты. Я вообще в эту чушь не верю. Какая вообще душа? Бабушка была хорошим человеком, пусть и не без странностей насчёт происхождения. Она работала, консультировала, занималась и секретными работами.

− Но ты могла бы спросить, мама, почему он говорит тебе это спустя годы и на расстоянии.

− Он мне и раньше говорил насчёт «нечисто», − мама закурила, выдохнула дым, стала разводить его тонкой кистью − пальцы с коротко остриженными ногтями. − Он за тебя волнуется. Умолял не ездить больше туда ни в коем случае. Он обещал приехать, как только границы откроют. А их скоро откроют. Как там вообще-то у бабушки?

− Мам! Роман три дня будет штробить и розетки ставить.

− Не знаю, Мальвин… Продать душу дьяволу? Это что-то из классической литературы…

− Мам! Ты не знаешь, а я и подавно. Бабушка прекрасный человек. Со смертью, в общем-то, не совсем ясно. Сердечная недостаточность – может быть что угодно.

− Мальвина! – мама затушила сигарету. Дым полз по столу в сторону окна, растворяясь в воздухе как ножницы с бриллиантами несколько часов назад растворились, не долетев до паркета. – Я тебя уверяю. Можно всю жизнь жить с самыми родными людьми, с самыми близкими родственниками и ничего о них не знать.