Адгезийская комедия

Я ответила, что надо проветрить мозги, что пробегусь, быстро переоделась и вышла на пробежку. Каменщик Шлыков, вечно поддатый, приветствует меня кулаком – ну вроде он победил в соревах, сумасшедшая маляр Аида, семенит от подъезда по направлению к магазину. Она тоже вроде спортсмена – бегает по магазинам и ищет, где дешевле, кормит своего доходягу-сынка, который в школе тушует, краснеет и делает вид, что виснет в телефоне, а не боится. Копается в клумбах у дома кошатница Любовь Петровна, она разбивает потрясающие цветники и радуется помощи тёти Светы. Сейчас цветники выглядят странно, они обвязаны лентами по диаметру. Тупые дворники скосили все ирисы и запоздалые тюльпаны, жалуется Любовь Петровна, а кошек из подвала выживают крысы, Любовь Петровна собственными глазами видела, как кошки выскакивают из отверстий подвала в фундаменте, кошки напуганы и жалобно мяучат. Поздоровался со мной собачник Дмитрий. Он не живёт в нашем доме, у него здесь живут рабочие. А он прогуливается с собакой в направлении оврага и лесопарка, заодно решает какие-то вопросы с подобострастно ожидающим его прорабом. Дмитрий занимается уборочным экстримом. Его люди моют окна в коттеджах на высоте и валят деревья. Иногда Дмитрий гуляет с дочерью, как сегодня. Она пухлая, такая домоседка, работает соцработником, он как-то жаловался, что еле смог её пристроить в собес. Собака Дмитрия ему больше дочка, чем настоящая дочь. Он и обращается к собаке «Пальмочка-дочка». Ну, имея такую пресную заплывшую дочь, естественно будешь предпочитать ей собаку – к дочери Дмитрий никак не обращается. У Дмитрия в лесопарке все знакомые собачники, я как раз трусила мимо него после челночного бега, а он жаловался.

− Пальмочка – дочка, − говорит Дмитрий. Собака огромная, белая, а я помню ещё его старую собаку, та была чёрной и тоже огромной. – Поздоровайся, Пальмочка, с Мальвочкой. Она вас, Мальвочка, так любит, смотрите, как радуется.

Пальмочка лениво лижет мои ладони.

– Как ваши тренировки, Мальвочка? Не устаёте? А похудели-то, похудели.

Никогда раньше не ценила Дмитрия, а тем более Розу. Роза сидит на лавке, занимая её всю.

− Фарш только в пятницу появится, − объявляет она. Она даже представить себе не может, что мне сейчас не до фарша абсолютно, что я на мясо смотреть не могу, даже на колбасу, даже на чипсы.

Но сейчас я всех ценю, всем рада. Люди разговаривают, соседи приветствуют, улыбаются. Тут меня знают. Как же я тяготилась этими приветствиями, я старалась на лифте вообще не ездить, поднималась на девятый пешком, лишь бы ни с кем не общаться. Обычно я отвечаю односложно или междометиями, но тут я со всеми обсудила вирус, повозмущалась даже со Шлыковым. С Любовь Петровной зависла на полчаса, и поняла маму, её общение со Светой – все страдали без общения закрытые по домам. Раньше рабочие косили под чистую только многолетники мальвы, они у нас по всему району, но, извините, клумбы покосить – это ума палата, возмущалась я с Любовь Петровной в унисон.

− Все местные чиновники согласны, и не могут понять, когда это произошло. Вот вышли − и нет ни цветов, ни лопухов, ни мальв, – всё твердит Любовь Петровна.

Роза переключилась с фарша, она тоже успокаивает Любовь Петровну – уверяет, что напишет письмо в управу от лица общественности…

Как будто и не было Веретенца, ночных кошмаров и ножниц с мерцающими бриллиантами (я уже решила, что это были бриллианты) напоследок как предупреждение или знамение.

Вернувшись с пробежки успокоенная и довольная, я заметила, что мама растеряна. На её лице появилась надежда, оно было не привычно-грустное, а какое-то одухотворённое. Мама сидела за кухонным столом и смотрела в окно… Ветер гонял лёгкую гипюровую шторку, она как живая танцевала невиданную партию балета на тему «Окна во двор».

− Мама! Что ты! – я хотела обо всём произошедшем рассказать маме, но внимательно ещё раз посмотрела на неё… Такие синяки под глазами… Бледная…

− Мама! Ты заболела? – догадалась я.

− Да Мальвина! Потрогай мою руку.

Я потрогала – рука была ледяная.

− А теперь потрогай лоб.

Я дотронулась до лба. Лоб как поверхность плиты, просто шпарил.

− У меня по-моему корона, вот курю, а вкуса дыма не чувствую вообще.

− А запахи, мама?

− Аналогично. Как вернулась, дня через три температура поднялась. Кажется, я в автобусе заразилась, когда из Веретенца ехала. Больше негде. Я пешком шла от станции.

− А кашель?

− Кашля нет особо, я ж и так кашляю по утрам, но температура… Я наверное завтра врача вызову, если лучше не станет. Вот и ты теперь заразилась.

− Да ладно, мам, заразилась я, вот ещё… По радио говорят…

− Мальва! Если я вызову врача, нас посадят на карантин.

− Пусть сажают. – Я, верите?, обрадовалась вирусу, это же повод спрятаться и больше не ехать в Веретенец. Я даже не подумала, что это значит вообще на улицу не выходить, я об этом забыла.

− Уезжай, Мальва. Ты же две недели не высидишь. Ты ни одного дня самоизоляции не просидела. А денег на штрафы нет. Штрафы-то конские.

− Сейчас мама. Дай я кашу себе сварю, съем и подумаю. Ты же не умираешь, пока?