Адольф

Характеръ Адольфа врный отпечатокъ времени своего. Онъ прототипъ Чайльдъ Гарольда и многочисленныхъ его потомковъ. Въ этомъ отношеніи твореніе сіе не только романъ сегоднешній (roman du jour), подобно новйшимъ свтскимъ, или гостиннымъ романамъ, оно еще боле романъ вка сего. Говоря о жизни своей, Адольфъ могъ бы сказать справедливо: день мой — вкъ мой. Вс свойства его, хорошія и худыя, отливки совершенно современные, Онъ влюбился, соблазнилъ, соскучился, страдалъ и мучилъ, былъ жертвою и тираномъ, самоотверженцемъ и эгоистомъ, все не такъ, какъ въ старину, когда общество движимо было какимъ то совокупнымъ, взаимнымъ эгоизмомъ, въ который сливались эгоизмы частные. Въ старину первая половина повсти Адольфа и Элеоноры не могла бы быть введеніемъ къ послдней. Адольфъ могъ бы тогда въ порыв страсти отречься отъ всхъ обязанностей своихъ, всхъ сношеній, повергнуть себя и будущее свое къ ногамъ любимой женщины; но, отлюбивъ однажды, не могъ бы и не долженъ онъ былъ приковать себя къ роковой необходимости. Ни общество, ни сама Элеонора не поняли бы положенія и страданій его. Адольфъ, созданный по образу и духу нашего вка, часто преступенъ, но всегда достоинъ состраданія: судя его, можно спросить, гд найдется праведникъ, который броситъ въ него камень? Но Адольфъ въ прошломъ столтіи былъ бы просто безумецъ, которому никто бы не сочувствовалъ, загадка, которую никакой психологъ не далъ бы себ труда разгадывать. Нравственный недугъ, которымъ онъ одержимъ и погибаетъ, не могъ бы укорениться въ атмосфер прежняго общества. Тогда могли развиваться острыя болзни сердца; нын пора хроническихъ: самое выраженіе недугъ сердца есть потребность и находка нашего времени. Нигд не было выставлено такъ живо, какъ въ сей повсти, что жестокосердіе есть неминуемое слдствіе малодушія, когда оно раздражено обстоятельствами, или внутреннею борьбою; что есть надъ общежитіемъ какое-то тайное Провидніе, которое допускаетъ уклоненія отъ законовъ, непреложно имъ постановленныхъ; но рано или поздно постигаетъ ихъ мрою правосудія своего; что чувства ничего безъ правилъ; что если чувства могутъ быть благими вдохновеніями, то одни правила должны быть надежными руководителями (такъ Колумбъ могъ откровеніемъ генія угадать новый міръ, но безъ компаса не могъ бы открыть его); что человкъ, въ разногласіи съ обязанностями своими, живая аномаліи или выродокъ въ систем общественной, которой онъ принадлежитъ: будь онъ даже въ нкоторыхъ отношеніяхъ и превосходне ея; но всегда будетъ не только несчастливъ, но и виноватъ, когда не подчинитъ себя общимъ условіямъ и не признаетъ власти большинства.

Женщины вообще не любятъ Адольфа, то есть характера его: и это порука въ истин его изображенія. Женщинамъ весело находить въ романахъ лица, которыхъ не встрчаютъ он въ жизни. Охлажденныя, напуганныя живою природою общества, он ищутъ убжища въ мечтательной Аркадіи романовъ: чмъ мене герой похожъ на человка, тмъ боле сочувствуютъ он ему; однимъ словомъ, ищутъ он въ романахъ не портретовъ, но идеаловъ; а спорить нечего: Адольфъ не идеалъ. Б. Констанъ и авторы еще двухъ трехъ романовъ,

   Въ которыхъ отразился вкъ
   И современный человкъ,

не льстивые живописцы изучаемой ими природы. По мннію женщинъ, Адольфъ одинъ виноватъ: Элеонора извинительна и достойна сожалнія. Кажется, приговоръ нсколько пристрастенъ. Конечно, Адольфъ, какъ мущина, зачинщикъ, а на зачинающаго Богъ, говоритъ пословица. Такока роль мущинъ въ романахъ и въ свт. На нихъ лежитъ вся отвтственность женской судьбы. Когда они и становятся сами жертвами необдуманной склонности, то не прежде, какъ уже предавъ жертву властолюбію сердца своего, боле или мене прямодушному, своенравному, но боле или мене равно насильственному и равно бдственному въ послдствіяхъ своихъ. Но таково уложеніе общества, если не природы, таково вліяніе воспитанія, такова сила вещей. Романистъ не можетъ идти по слдамъ Платона и импровизировать республику. Каковы отношенія мущинъ и женщинъ въ обществ, таковы должны они быть и въ картин его. Пора Малекъ-Аделей и Густавовъ миновалась. Но посл предварительныхъ дйствій, когда уже связь между Адольфомъ и Элеонорою заключена взаимными задатками и пожертвованіями, то ршить трудно, кто несчастнй изъ нихъ. Кажется, въ этой нершимости скрывается еще доказательство искусства, то есть истины, коей держался авторъ. Онъ не хотлъ въ приговор своемъ оправдать одну сторону, обвиняя другую. Какъ въ тяжбахъ сомнительныхъ, спорахъ обоюдно неправыхъ, онъ предоставилъ обоимъ поламъ, по юридическому выраженію, вдаться формою суда. А сей судъ есть трибуналъ нравственности верховной, которая обвиняетъ того и другаго.