Адольф

Но въ семъ роман должно искать не одной любовной біографіи сердца: тутъ вся исторія его. По тому, что видишь, угадать можно то, что не показано. Авторъ такъ врно обозначилъ намъ съ одной точки зрнія характеристическія черты Адольфа, что, примняя ихъ къ другимъ обстоятельствамъ, къ другому возрасту, мы легко выкладываемъ мысленно весь жребій его, на какую сцену дйствія ни былъ бы онъ кинутъ. Вслдствіе того, можно бы (разумется, съ дарованіемъ Б. Констана) написать еще нсколько Адольфовъ въ разныхъ періодахъ и соображеніяхъ жизни, подобно портретамъ одного же лица въ разныхъ лтахъ и костюмахъ.

О слог автора, то есть о способ выраженія, и говорить нечего: это верхъ искусства, или, лучше сказать, природы: таково совершенство и такъ очевидно отсутствіе искусства или труда. Возьмите на удачу любую фразу: каждая вылита, стройна какъ надпись, какъ отдльное изрченіе. Вся книга похожа на ожерелье, нанизанное жемчугами, прекрасными по одиночк, и прибранными одинъ къ другому съ удивительнымъ тщаніемъ: между тмъ нигд не замтна рука художника. Кажется, нельзя ни прибавить, ни убавить, ни переставить ни единаго слова. Если то, что Депрео сказалъ о Мальгерб, справедливо:

   D'un mot mis en sa place enseigna le pouvoir,

то никто этому могуществу такъ не научался, какъ Б. Констанъ. Впрочемъ, важная тайна слога заключается въ этомъ умніи. Это искусство военачальника, который знаетъ, какъ разставить свои войска, какое именно на ту минуту и на томъ мст употребить оружіе, чтобы нанести ршительный ударъ; искусство композитора, который знаетъ, какъ инструментировать свое гармоническое, соображеніе. Авторъ Адольфа силенъ, краснорчивъ, язвителенъ, трогателенъ, не прибгая никогда въ напряженію силы, къ цвтамъ краснорчія, къ колкостямъ эпиграмы, къ слезамъ слога, если можно такъ выразиться. Какъ въ созданіи, такъ и въ выраженіи, какъ въ соображеніяхъ, такъ и въ слог вся сила, все могущество дарованія его — въ истин. Таковъ онъ въ Адольф, таковъ на ораторской трибун, таковъ въ современной исторіи, въ литтературной критик, въ высшихъ соображеніяхъ духовныхъ умозрній, въ пылу политическихъ памфлетовъ {Письма о стодневномъ царствованія Наполеона; предисловіе его къ переводу, или подражанію Шиллеровой трагедіи: Валленштейнъ; статья о г-ж Сталь, твореніе: о религіи; вс политическія брошюры его.}: разумется, говорится здсь не о мнніяхъ его не идущихъ въ дло, но о томъ, какъ онъ выражаетъ ихъ. Въ діалектик ума и чувства, не знаю, кого поставить выше его. Наконецъ, нсколько словъ о моемъ перевод. Есть два способа переводить: одинъ независимый, другой подчиненный. Слдуя первому, переводчикъ, напитавшись смысломъ и духомъ подлинника, переливаетъ ихъ въ свои формы; слдуя другому, онъ старается сохранить и самыя формы, разумется, соображаясь со стихіями языка, который у него подъ рукою. Первый способъ превосходне; второй невыгодне; изъ двухъ я избралъ послдній. Есть еще третій способъ переводить: просто переводить худо. Но не кстати мн здсь говорить о немъ. Изъ мнній моихъ, прописанныхъ выше о слог Б. Констана, легко вывести причину, почему я связалъ себя подчиненнымъ переводомъ. Отступленія отъ выраженій автора, часто отъ самой симметріи словъ, казались мн противоестественнымъ измненіемъ мысли его. Пускай назовутъ вру мою суевріемъ, по крайней мр, оно непритворно. Къ тому же, кром желанія моего познакомить Русскихъ писателей съ этимъ романомъ, имлъ я еще мою собственную цль: изучивать, ощупывать языкъ нашъ, производить надъ нимъ попытки, если не пытки, и вывдать, сколько можетъ онъ приблизиться къ языку иностранному, разумется, опять, безъ увчья, безъ распятья на лож Прокрустовомъ. Я берегся отъ галлицизмовъ словъ, такъ сказать синтаксическихъ или вещественныхъ, но допускалъ галлицизмы понятій, умозрительные, потому что тогда они уже европеизмы. Переводы независимые, то есть пересозданія, переселенія душъ изъ иностранныхъ языковъ въ Русскій, имли у насъ уже примры блестящіе и разв только что достижимые: такъ переводили Карамзинъ и Жуковскій. Превзойти ихъ въ этомъ отношеніи невозможно, ибо въ подражаніи есть предлъ неминуемый. Переселенія ихъ не отзываются почвою и климатомъ родины. Я напротивъ хотлъ испытать можно ли, повторяю, не насильствуя природы нашей, сохранить въ переселеніи запахъ, отзывъ чужбины, какое-то областное выраженіе. Замтимъ между тмъ, что эти попытки совершены не надъ твореніемъ исключительно Французскимъ, но боле европейскимъ, представителемъ не Французскаго общежитія, но представителемъ вка своего, свтской, такъ сказать, практической метафизики поколнія нашего. Въ подобной сфер выраженію трудно удержать во всей неприкосновенности свои особенности, свои прихоти: межевые столбы, внизу разграничивающіе языки, права, обычаи, не доходятъ до той высшей сферы. Въ ней вс личности сглаживаются, вс рзкія отличія сливаются. Адольфъ не французъ, не нмецъ, не англичанинъ: онъ воспитанникъ вка своего.