Адольф

Принужденность моя съ нимъ сильно дйствовала на мой характеръ. Какъ онъ, равно застнчивый, но боле безпокойный, потому что былъ моложе, я привыкалъ заключать въ себ вс свои ощущенія, задумывать планы одинокіе, въ ихъ исполненіи на одного себя надяться, и почитать предостереженія, участіе, помощь и даже единое присутствіе другихъ за тягость и препятствіе. Я пріучилъ себя не говорить никогда о томъ, что меня занимало и, порабощаясь разговору, какъ докучной необходимости, оживлять его безпрерывною шуткою, которая лишала его обыкновенной томительности и помогала мн утаивать истинныя мои мысли. Отъ сего произошелъ у меня въ откровенности недостатокъ, въ которомъ и нын укоряютъ меня пріятели, и трудность повести разговоръ разсудительный для меня почти всегда неодолима. Слдствіемъ сего было также пылкое желаніе независимости, нетерпніе, раздраженное связями, меня окружающими, и непобдимый страхъ поддаться новымъ. Мн было просторно только въ одиночеств: таково еще и нын дйствіе сей наклонности души, что въ обстоятельствахъ самыхъ маловажныхъ, когда мн должно ршиться на одно изъ двухъ, лице человческое меня смущаетъ, и я по природному движенію убгаю отъ него для мирнаго совщанія съ самимъ собою. Я не имлъ однакоже того глубокаго эгоизма, который выказывается подобнымъ свойствомъ. Заботясь только о себ одномъ, я слабо о себ заботился. На дн сердца моего таилась потребность чувствительности, мною не замчаемая; но, не имя чмъ удовольствоваться, она отвлекала меня постепенно отъ всхъ предметовъ, поочередно возбудившихъ мое любопытство. Сіе равнодушіе ко всему утвердилось еще боле мыслію о смерти, мыслію, поразившею меня въ первую мою молодость, такъ что я никогда не постигалъ, какъ могутъ люди столь легко отвлекать себя отъ нея. Семнадцати лтъ былъ я свидтелемъ смерти женщины уже въ лтахъ, которой умъ, свойства замчательнаго и страннаго, способствовалъ къ развитію моего. Сія женщина, какъ и многія, при начал поприща своего кинулась въ свтъ, ей неизвстный, съ чувствомъ необыкновенной силы душевной и способностями, въ самомъ дл могущественными, и такъ же, какъ многія, за непокорность приличіямъ условнымъ, но нужнымъ, она увидла надежды свои обманутыми, молодость, протекшую безъ удовольствій, и наконецъ старость ее постигла, но не смирила. Она жила въ замк, сосдственномъ съ нашими деревнями, недовольная и уединенная, имя подмогою себ единый умъ свой и все подвергая изслдованію ума своего. Около года, въ неистощимыхъ разговорахъ нашихъ, мы обозрвали жизнь во всхъ ея видахъ и смерть неизбжнымъ концемъ всего. И столько разъ бесдовавъ съ нею о смерти, я наконецъ долженъ былъ видть, какъ смерть и ее поразила въ глазахъ моихъ.

Сіе происшествіе исполнило меня чувствомъ недоумнія о жребіи человка и неопредленною задумчивостію, которая меня не покидала. Въ поэтахъ читалъ я преимущественно мста, напоминавшія о кратковременности жизни человческой. Мн казалось, что никакая цль недостойна никакихъ усилій. Довольно странно, что сіе впечатлніе ослабвало во мн именно по мр годовъ, меня обременявшихъ, отъ того ли, что въ надежд есть нчто сомнительное, и что когда она сходитъ съ поприща человка, сіе поприще пріемлетъ видъ боле мрачный, но боле положительный; отъ того ли, что жизнь кажется глазамъ нашимъ тмъ дйствительне, чмъ боле пропадаютъ заблужденія, какъ верхи скалъ рисуются явственне на небосклон, когда облака разсеваются.