Адольф

Оставя Геттингенъ, я прибылъ въ городъ ***; онъ былъ столицею принца, который по примру почти всхъ Германскихъ принцевъ, правилъ кротко областью необширною, покровительствовалъ людямъ просвщеннымъ, въ ней поселившимся, давалъ всмъ мнніямъ свободу совершенную, но самъ, по старинному обычаю, ограниченный обществомъ своихъ придворныхъ, собиралъ по этой причин вокругъ себя людей, большею частію, малозначущихъ и посредственныхъ. Я былъ встрченъ при этомъ двор съ любопытствомъ, которое необходимо возбудить долженъ каждый прізжій, разстраивающій присутствіемъ своимъ порядокъ однообразія и этикета. Нсколько мсяцевъ ничто въ особенности не приковывало моего вниманія. Я былъ признателенъ за благосклонность, мн оказанную; но частью застнчивость моя не давала мн ею пользоваться, частью усталость отъ волненія безъ цли заставляла меня предпочитать уединеніе приторнымъ удовольствіямъ, къ коимъ меня приглашали. Я ни въ кому не питалъ непріязни, но немногіе внушали мн участіе: а люди оскорбляются равнодушіемъ; они приписываютъ его недоброжелательству, или спсивой причудливости. Имъ никакъ не врится, что съ ними просто скучаешь. Иногда я старался побдить свою скуку. Я укрывался въ глубокую молчаливость: ее принимали за презрніе. По временамъ, утомленный самъ своимъ молчаніемъ, я подавался на шутки, и умъ мой, приведенный въ движеніе, увлекалъ меня изъ мры. Тогда обнаруживалъ я въ одинъ день все, что мною было замчено смшнаго въ мсяцъ. Наперсники моихъ откровеній, нечаянныхъ и невольныхъ, не были ко мн признательны, и по дломъ: ибо мною обладала потребность говорить, а не доврчивость. Бесдами своими съ женщиною, которая первая раскрыла мои мысли, я былъ пріученъ къ неодолимому отвращенію отъ всхъ пошлыхъ нравоученій и назидательныхъ формулъ. И когда предо мною посредственность словоохотно разсуждала о твердыхъ и неоспоримыхъ правилахъ нравственности, приличій или религіи, кои любитъ она подводить иногда подъ одну чреду, я подстрекаемъ бывалъ желаніемъ ей противорчить: не потому, что держался мнній противныхъ, но потому, что раздраженъ былъ убжденіемъ столь плотнымъ и тяжелымъ. Впрочемъ, не знаю, всегда какое-то чувство предостерегало меня не поддаваться симъ аксіомамъ, столь общимъ, столь не подверженнымъ ни малйшему исключенію, столь чуждымъ всякихъ оттнокъ. Глупцы образуютъ изъ своей нравственности какой-то слой твердый и нераздлимый, съ тмъ, чтобы она, какъ можно мене, смшивалась съ ихъ дяніями и оставила бы ихъ свободными во всхъ подробностяхъ.

Такимъ поведеніемъ я вскор распустилъ о себ славу человка легкомысленнаго, насмшливаго и злобнаго. Мои дкіе отзывы пошли за свидтельство души ненавистливой; мои шутки — за преступленія, посягающія на все, что есть почтеннаго. Люди, предъ коими провинился я, насмхаясь надъ ними, нашли удобнымъ вооружиться за одно съ правилами, которыя, по ихъ словамъ, я подвергалъ сомннію: и потому, что мн удалось нехотя позабавить ихъ другъ надъ другомъ, они вс соединились противъ меня. Казалось, что, обличая ихъ дурачества, я какъ будто бы выдаю тайну, которую мн они вврили; казалось, что, явившись на глаза мои тмъ, чмъ были въ самомъ дл, они обязали меня клятвою на молчаніе: у меня на совсти не лежало согласія на договоръ слишкомъ обременительный. Имъ весело было давать себ полную волю, мн наблюдать и описывать ихъ; и что именовали они предательствомъ, то въ глазахъ было возмездіемъ, весьма невиннымъ и законнымъ.

Не хочу здсь оправдываться. Я давно отказался отъ сей суетной и легкой повадки ума неопытнаго: хочу только сказать, что въ пользу другихъ, а не себя, уже въ безопасности отъ свта, что нельзя въ короткое время привыкнуть къ человческому роду, какимъ является онъ намъ, преобразованный своекорыстіемъ, принужденностью, чванствомъ и опасеніемъ. Изумленіе первой молодости при вид общества, столь поддльнаго и столь разработаннаго, знаменуетъ боле сердце простое, нежели умъ злобный и насмшливый. Притомъ же нечего страшиться обществу. Оно такъ налегаетъ на насъ, скрытое вліяніе его такъ могущественно, что оно безъ долговременной отсрочки обдлываетъ насъ по общему образцу. Мы тогда дивимся одному прежнему удивленію, и намъ становится легко въ вашемъ новомъ преображеніи: такъ точно подъ конецъ дышешь свободно въ театральной зал, набитой народомъ, гд сначала съ трудомъ могъ переводить дыханіе.

Если немногіе и избгаютъ сей общей участи, то они сокрываютъ въ себ свое тайное разногласіе: они усматриваютъ въ большей части дурачествъ зародыши пороковъ, и тогда не забавляются ими, потому, что презрніе молчаливо.

Такихъ образомъ разлилось по маленькой публик, меня окружавшей, безпокойное недоумніе о моемъ характер. Не могли выставить ни одного поступка предосудительнаго; не могли даже отрицать достоврности нсколькихъ поступковъ коихъ, обнаруживавшихъ великодушіе или самоотверженіе; но говорили, что я человкъ безнравственный, человкъ ненадежный. Эти два прилагательныя счастливо изобртены, чтобы намекать о дйствіяхъ, про которыя не вдаешь, и давать угадывать то, чего не знаешь.

Глава вторая