Адольф

Спустя нсколько дней, Элеонора была еще неумренне; она не была способна ни къ какому владычеству надъ собою: когда полагала, что иметъ причину къ жалоб, она прямо приступала къ объясненію безъ бережливости и безъ разсчета, и предпочитала опасеніе разрыва принужденію притворства. Об пріятельницы разстались въ ссор непримиримой.

— Зачмъ вмшивать постороннихъ въ наши сердечныя перемолвки? — говорилъ я Элеонор, - Нужно ли намъ третьяго, чтобы понимать другъ друга? А если уже не понимаемъ, то третій поможетъ ли намъ въ этомъ?

- Вы сказали справедливо, — отвчала она мн: — но вина отъ васъ; бывало, я не прибгала ни къ кому, чтобы достигнуть до сердца вашего.

Неожиданно Элеонора объявила намреніе перемнить образъ жизни своей. Я разгадалъ по рчамъ ея, что неудовольствіе, меня пожиравшее, она приписывала уединенію, въ которомъ живемъ. Прежде, чмъ покорить себя истолкованію истинному, она истощала вс истолкованія ложныя. Мы проводили съ глаза на глазъ однообразные вечера между молчаніемъ и досадами: источникъ долгихъ бесдъ уже изсякнулъ.

Элеонора ршилась привлечь къ себ дворянскія семейства, живущія въ сосдств или въ Варшав. Я легко предусмотрлъ препятствія и опасности попытокъ ея. Родственники, оспаривавшіе наслдство у ней, разгласили ея прежнія заблужденія и разсяли тысячу злорчивыхъ поклеповъ на нее. Я трепеталъ уничиженій, которымъ она подвергается, и старался отвратить ее отъ этого предположенія. Мои представленія остались безуспшными; я оскорбилъ гордость ея моими опасеніями, хотя и выражалъ ихъ бережно. Она подумала, что я тягощусь связью нашею, потому что жизнь ея была двусмысленна: тмъ боле поспшила она завладть снова почетною чредою въ свт. Усилія ея достигли нкотораго успха. Благосостояніе, которымъ она пользовалась; красота ея, еще мало измненная временемъ; молва о самыхъ приключеніяхъ ея — все въ ней возбуждало любопытство. Вскор увидла она себя окруженною многолюднымъ обществомъ: но она была преслдуема сокровеннымъ чувствомъ замшательства и безпокойствія. Я досадовалъ на свое положеніе: она воображала, что я досадую на положеніе ея; она выбивалась изъ него. Пылкое желаніе ея не давало ей времени на обдуманность; ея ложныя отношенія кидали неровность на поведеніе ея и опрометчивость на поступки. Умъ ея былъ вренъ, но мало обширенъ; врность ума ея была искажена вспыльчивостью нрава; недальновидность препятствовала ей усмотрть черту надежнйшую и схватить тонкія оттнки. Въ первый разъ назначила она себ цль: и потому, что стремилась въ этой цли, она ее миновала. Сколько докукъ вытерпла она, ее открываясь мн! сколько разъ краснлъ я за нее, не имя силы сознаться ей въ томъ! Таковы между людьми господство осторожности въ приличіяхъ и соблюденіе мрности, что Элеонора бывала боле уважена друзьями графа П… въ званіи любовницы его, нежели сосдами своими, въ званіи наслдницы большихъ помстій, посреди своихъ вассаловъ. Поперемнно высокомрная и умоляющая, то привтливая, то подозрительно взыскательная, она въ поступкахъ и рчахъ своихъ таила, не знаю, какую-то разрушительную опрометчивость, низвергающую уваженіе, которое обртается единымъ спокойствіемъ.

Исчисляя, такимъ образомъ, погршности Элеоноры, я себя обвиняю, себ приговоръ подписываю. Одно слово мое могло бы ее усмирить; почему не вымолвилъ я этого слова?

Мы однако же между собою жили миролюбиве. Развлеченіе было намъ отдыхомъ отъ нашихъ мыслей обычайныхъ. Мы бывали одни только по временамъ и, храня другъ къ другу довренность безпредльную во всемъ, за исключеніемъ ближайшихъ чувствъ нашихъ, мы замщали сіи чувства наблюденіями и дйствительностью, и бесды наши были снова для насъ не безъ прелести. Но вскор сей новый родъ жизни обратился для меня въ источникъ новаго безпокойствія. Затерянный въ толп, окружавшей Элеонору, я замтилъ, что былъ предметомъ удивленія и норицанія. Эпоха ршенію тяжбы ея приближалась: противники ея утверждали, что она охолодила въ себ сердце родительское проступками безчисленными; присутствіе мое было засвидтельствованіемъ увреній ихъ. Пріятели ея винили меня за вредъ, который ей причиняю. Они извиняли страсть ея ко мн; но меня уличали въ безчувственности и въ небреженіи добраго имени ея: я, говорили они, употребляю во зло чувство, которое мн должно было бы умрить. Я зналъ одинъ, что, покидая ее, увлеку по слдамъ своимъ, и что она изъ желанія не разлучиться со мною пожертвуетъ всми выгодами фортуны и всми разсчетами осторожности. Я не могъ избрать публику повренною тайны сей; такимъ образомъ я въ дом Элеоноры казался не иначе, какъ постороннимъ, вредящимъ даже успху дла, отъ котораго зависла судьба ея; и по странному испроверженію истины, въ то время, когда я былъ жертвою воли ея непоколебимой, она впутала жалость, и выдаваема была за жертву господства моего.

Новое обстоятельство припуталось въ этому положенію страдательному.