Адольф

Отъ сего дня Элеонора стала слабть и изнемогать. Я собралъ отовсюду докторовъ. Одни объявили мн, что болзнь неизцлима, другіе ласкали меня надеждами несбыточными, но природа мрачная и безмолвная довершала рукою невидимою свой трудъ немилосердный. Мгновеніями, Элеонора, казалось, оживала. Иногда можно было подумать, что желзная рука, на ней тяготвшая, удалилась. Она приподнимала голову свою томную; щеки ея отцвчивались красками, боле живыми; глаза ея становились свтле; но вдругъ, какъ будто игрою жестокою невдомой власти, сей благопріятный обманъ пропадалъ, и искусство не могло угадать причину тому. Я видлъ ее, такимъ образомъ, подвигающуюся постепенно къ разрушенію. Я видлъ, какъ означались на семъ лиц, столь благородномъ и выразительномъ, примты — предшественницы кончины. Я видлъ зрлище унизительное и прискорбное — какъ сей характеръ, силы исполненный и гордый, принималъ отъ страданія физическаго тысячу впечатлній смутныхъ и построеныхъ, какъ будто въ сіи роковыя мгновенія душа, смятая тломъ, превращается всячески, чтобы поддаваться съ меньшимъ трудомъ упадку органовъ,

Одно чувство не измнялось никогда въ сердц Элеоноры — чувство нжности ко мн. Слабость ея позволяла рдко ей разговаривать со мною; но она вперяла на меня глаза свои въ молчаніи, и мн казалось тогда, что взгляды ея просили отъ меня жизни, которой уже я не въ силахъ былъ ей дать. Я боялся потрясеній, слишкомъ для нее тяжкихъ; я вымышлялъ тысячу предлоговъ, чтобы выходить изъ комнаты; я обгалъ наудачу вс мста, гд бывалъ вмст съ нею; орошалъ слезами своими камня, подошвы деревьевъ, вс предметы, напоминавшіе мн о ней.

То не были стованія любви: чувство было мрачне и печальне; любовь такъ соединяется съ любимымъ предметомъ, что и въ самомъ отчаянія ея есть нкоторая прелесть. Любовь борется съ дйствительностью, съ судьбою: пылъ ея желанія, ослпляетъ ее въ измренія силъ своихъ и воспламеняетъ ее посреди самой скорби. Моя скорбь была томная и одинокая. Я не надялся умереть съ Элеонорою; я готовился жить безъ нея въ сей пустын свта, которую желалъ столько разъ пройти независимый. Я сокрушилъ существо, меня любившее; я сокрушилъ сіе сердце, бывшее товарищемъ моему — сердце, которое упорствовало въ преданности своей ко мн, въ нжности неутомимой. Уже одиночество меня настигало. Элеонора дышала еще, но я уже не могъ поврять ей мысли мои: я былъ уже одинъ на земл; я не жилъ уже въ сей атмосфер любви, которую она разливала вокругъ меня. Воздухъ, которымъ я дышалъ, казался мн сурове, лица людей, встрчаемыхъ мною, казались мн равнодушне: вся природа какъ будто говорила мн, что я навсегда перестаю быть любимымъ. Опасность Элеоноры скоропостижно возрасла: признаки неотвергаеные удостоврили въ близкой ея кончин. Священникъ объявилъ ей о томъ. Она просила меня принести ларецъ, хранящій много бумагъ. Нсколько изъ нихъ велла она сжечь при себ; но, казалось, искала она одной, которой не находила, и безпокойствіе ея было безмрно. Я умолялъ ее оставить эти розыски, для нея утомительные, видя, что она уже два раза падала въ обморокъ.

- Соглашаюсь, — отвчала она, — но, милый Адольфъ, не откажите мн въ просьб. Вы найдете между бумагами моими, не знаю гд, письмо на ваше имя; сожгите его не прочитавъ; заклинаю васъ въ томъ именемъ любви нашей, именемъ сихъ послднихъ минутъ, услажденныхъ вами!

Я общалъ ей; она успокоилась.

— Оставьте меня теперь предаться обязанностямъ моимъ духовнымъ: мн во многихъ проступкахъ очиститься должно: любовь моя къ вамъ была, можетъ быть, проступокъ. Я однако же не подумала бы того, если бы любовью моею были вы счастливы.

Я вышелъ. Я возвратился къ ней только со всми ея домашними, чтобы присутствовать при послднихъ и торжественныхъ молитвахъ. На колнахъ, въ углу комнаты ея, я то низвергался въ мои мысли, то созерцалъ по любопытству невольному всхъ сихъ людей собранныхъ, ужасъ однихъ, развлеченіе прочихъ и сіе странное вліяніе привычки, которая вводитъ равнодушіе во вс обряды предписанные и заставляетъ смотрть на дйствія самыя священныя и страшныя, какъ на исполненія условныя въ совершаемыя только для порядка. Я слышалъ, какъ эти люди твердили машинально отходныя слова, какъ будто не придется и имъ быть нкогда дйствующими лицами въ подобномъ явленіи, какъ будто и имъ не придется никогда умирать. Я, однако же, былъ далекъ отъ пренебреженія сими обрядами: есть ли изъ нихъ хотя одинъ, котораго тщету осмлится признать человкъ, въ невдніи своемъ? Они придавали спокойствіе Элеонор; они помогали ей переступить сей шагъ ужасный, къ которому мы подвигаемся вс, не имя возможности предвидть, что будемъ тогда ощущать. Удивляюсь не тому, что человку нужна одна религія. Меня удивляетъ то: какъ онъ почитаетъ себя столько сильнымъ, столько защищеннымъ отъ несчастій, что дерзаетъ отвергнуть хотя единую! Онъ долженъ бы, мн кажется, въ безсиліи своемъ призвать вс. Въ ночи глубокой, насъ окружающей, есть ли одно мерцаніе, которое могли бы мы отвергнуть? Посреди потока, насъ увлекающаго, есть ли хотя одна втвь, отъ которой смли бы мы отвязаться для спасенія?