Адольф

Впечатлніе, произведенное надъ Элеонорою священнодйствіемъ столь печальнымъ, казалось, утомило ее. Она заснула сномъ довольно спокойнымъ; пробудившись, она мене страдала! Я былъ одинъ въ ея комнат. Мы другъ съ другомъ говорили по временамъ и по долгимъ разстановкамъ. Докторъ, который въ своихъ предположеніяхъ показался мн достоврне, предсказалъ мн, что она не проживетъ сутокъ. Я смотрлъ, поочередно, на стнные часы и на лицо Элеоноры, на коемъ не замчалъ никакого новаго измненія. Каждая истекающая минута оживляла мою надежду, и я начиналъ сомнваться въ предсказаніяхъ искусства обманчиваго. Вдругъ Элеонора воспрянула движеніемъ скоропостижнымъ; я удержалъ ее въ объятіяхъ моихъ. Судорожная дрожь волновала все тло ея; глаза ея искали меня; но въ глазахъ ея изображался испугъ неопредленный, какъ будто просила она о помилованіи у чего-то грознаго, укрывавшагося отъ моихъ взоровъ. Она приподымалась, она падала; видно было, что она силится бжать. Можно было думать, что она борется съ владычествомъ физическимъ невидимымъ, которое, наскучивъ ждать мгновенія роковаго, ухватило ее и держало, чтобы довершить ее на сей постел смертной. Наконецъ, уступила она озлобленію природы враждующей: члены ея разслабли. Казалось, она нсколько пришла въ память; она пожала мою руку. Ей хотлось говорить — уже не было голоса. Какъ будто покорившись, она склонила голову свою на руку, ее поддерживающую; дыханіе ея становилось медленне. Прошло еще нсколько минутъ, и ея уже не стало.

Я стоялъ долго неподвиженъ близь Элеоноры безжизненной. Убжденіе въ ея смерти не проникло еще въ мою душу. Глаза мои созерцали съ тупымъ удивленіемъ сіе тло неодушевленное. Одна изъ женщинъ, вошедшая въ комнату, разгласила по дому бдственное извстіе. Шумъ, раздавшійся кругомъ, вывелъ меня изъ оцпненія, въ которое я былъ погруженъ; я всталъ. Тогда только ощутилъ я скорбь раздирающую и весь ужасъ прощанія безвозвратнаго. Столько движенія, сей дятельности жизни ежедневной, столько заботъ, столько волненія, которыя уже вс были чужды ей, разсяли заблужденіе, которое я продлить хотлъ — заблужденіе, по которому я думалъ, что еще существую съ Элеонорою. Я почувствовалъ, какъ преломилось послднее звено, какъ ужасная дйствительность стала навсегда между нею и мною, какъ тягчила меня сія свобода, о которой прежде я такъ стовалъ, какъ недоставало сердцу моему той зависимости, противъ которой я часто возмущался! Недавно мои вс дянія имли цль: каждымъ изъ нихъ я увренъ былъ отклонить неудовольствіе, или доставить радость. Тогда я жаловался на это; мн досаждало, что дружескіе взоры слдятъ мои поступки, что счастіе другаго въ нимъ привязано. Никто теперь не сторожилъ за ними, никто о нихъ не заботился. У меня не оспоривали ни времени, ни часовъ моихъ; никакой голосъ не звалъ меня, когда я уходилъ. Я былъ дйствительно свободенъ; я уже не былъ любимъ — я былъ чужой всему свту.