Адольф

Слдующіе дни провелъ я спокойне. Необходимость дйствовать откинулъ я въ неопредленность: она уже не преслдовала меня, какъ привидніе. Я полагалъ, что у меня довольно времени приготовить Элеонору. Я хотлъ быть ласкове, нжне съ нею, чтобы сохранить, но крайней мр, воспоминаніе дружбы. Мое смятеніе было иногда совершенно различно отъ испытаннаго мною до того времени. Я прежде молилъ небо, чтобы оно воздвигло вдругъ между Элеонорою и мною преграду, которой не могъ бы я преступить. Сія преграда была воздвигнута. Я вперялъ взоры свои на Элеонору, какъ на существо, которое скоро утрачу. Взыскательность, казавшаяся мн столько разъ нестерпимою, уже не пугала меня; я чувствовалъ себя разршеннымъ отъ нее заране. Я былъ свободне, уступая ей еще — и я уже не ощущалъ сего возмущенія внутренняго, отъ котораго нкогда порывался все растерзать. Во мн уже не было нетерпнія: было напротивъ желаніе тайное отдалить бдственную минуту.

Элеонора замтила сіе расположеніе къ ласковости и чувствительности: она сама стала мене раздражительна. Я искалъ разговоровъ, которыхъ прежде убгалъ; я наслаждался выраженіями любви ея, недавно докучными, драгоцнными нын, потому что каждый разъ могли они быть послдними.

Однимъ вечеромъ разстались мы посл бесды, которая была сладостне обыкновеннаго. Тайна, которую заключилъ я въ груди моей, наводила на меня грусть, но грусть моя не имла ничего порывнаго. Невдніе въ эпох разрыва, желаннаго мною содйствовало мн къ отвращенію мысли о немъ. Ночью услышалъ я въ замк шумъ необычайный; шумъ этотъ утихъ, и я не придавалъ ему никакой важности. Утромъ, однако же, я вспомнилъ о немъ, хотдъ развдать причину и пошелъ къ покою Элеоноры. Какое было мое удивленіе, когда узналъ я, что уже двнадцать часовъ была она въ сильномъ жару, что врачъ, призванный домашними, находилъ жизнь ея въ опасности, и что она строго запретила извстить меня о томъ, или допустить меня къ ней.

Я хотлъ войти силою. Докторъ вышелъ самъ во мн и сказалъ о необходимости не наносить ни малйшаго потрясенія. Онъ приписывалъ запрещеніе ея, котораго причины не зналъ, желанію не напугать меня. Я разспрашивалъ людей Элеоноры съ тоскою о томъ, что могло повергнуть ее скоропостижно въ столь опасное положеніе. Наканун, разставшись со мною, полиняла она изъ Варшавы письмо, привезенное верховымъ посланнымъ. Распечатавъ и пробжавъ его, упала она въ обморокъ; пришедши въ себя, бросилась она на постель, не произнося ни слова. Одна изъ женщинъ, при ней служащихъ, устрашенная волненіемъ, замченнымъ въ ней, осталась въ ея комнат безъ ея вдома. Около половины ночи эта женщина увидла Элеонору объятую дрожью, отъ которой шаталась кровать, гд она лежала; она хотла призвать меня. Элеонора тому противилась съ нкоторымъ ужасомъ, столь поразительнымъ, что не посмли ослушаться ея. Тогда послали за докторомъ. Элеонора не согласилась, не соглашалась и еще отвчать ему. Она провела ночь, выговаривая слова перерывныя, которыхъ не понимали; часто прикладывала она платокъ свой къ губамъ, какъ будто съ тмъ, чтобы не давать себ говорить.

Пока мн разсказывали вс эти подробности, другая женщина, остававшаяся при Элеонор, прибжала испуганная: Элеонора, казалось, лишилась чувствъ и движенія. Она не различала ничего кругомъ себя. Иногда испускала вопль, твердило мое имя; потомъ, устрашенная, подавала знакъ рукою, какъ будто указывая, чтобы удалили отъ нея предметъ ей ненавистный.

Я, вошелъ въ ея горницу. Я увидлъ у подножія кровати ея два письма: одно изъ нихъ было мое въ барону Т…, другое отъ него самого къ Элеонор. Тогда постигъ я слишкомъ явно слова сей ужасной загадки. Вс усилія мои для исходатайствованія времени, которое хотлъ посвятить на послднее прощаніе, обратились, такимъ образомъ, противъ несчастливицы, которую желалъ я поберечь. Элеонора прочла начертанныя рукою моею общанія покинуть ее, общанія, подсказанныя мн единымъ желаніемъ оставаться доле при ней — и живость сего самаго желанія побудила меня повторить его, развить тысячью образами. Взглядъ равнодушный барона Т… легко разобралъ въ сихъ увреніяхъ, повторяемыхъ на каждой строк, нершительность, которую утаивалъ я, и лукавство моего собственнаго недоумнія. Но жестокій расчелъ слишкомъ врно, что Элеонора увидитъ въ нихъ приговоръ неотршимый. Я приблизился къ ней: она взглянула на меня, не узнавая. Я заговорилъ съ ней: она вздрогнула. Что слышу? вскричала она: это голосъ, который былъ для меня такъ пагубенъ. Докторъ замтилъ, что присутствіе мое умножаетъ жаръ и разстройство ея, и умолялъ меня удалиться. Какъ изобразить то, что я испыталъ въ теченіе трехъ часовъ продолжительныхъ? Докторъ, наконецъ, вышелъ; Элеонора была въ глубокомъ забытьи. Онъ не отчаивался въ спасеніи ея, если посл пробужденія жаръ ея умрится.

Элеонора спала долго. Узнавъ о пробужденіи, я написалъ ей, испрашивая позволенія придти въ ней. Она велла впустить меня. Я началъ говорить; она прервала рчи мои.