Адольф Тьер: судьба французского либерала первой половины XIX века

Подписание Лондонской конвенции европейскими державами было воспринято французами как оскорбление и плевок в адрес их страны. Лондонское соглашение рассматривалось французами как недружественный шаг и напоминало им о трактатах 1814–1815 годов, принятых на Венском конгрессе. Префект французской полиции сообщал о «живом возмущении даже среди обычно тихих и миролюбивых людей». Возмущенные парижане били стекла в британском посольстве и устраивали бурные манифестации на бульварах столицы. Пресса, в том числе деловая и консервативная, пестрела воинственными заголовками[792]. Даже доктринерская газета «Журналь де Деба», старавшаяся до этого времени занять примирительную позицию, писала 29 июля: «Соглашение — это проявление презрения, которое Франция не потерпит <…> Для нее необходимо готовиться к войне»[793].

Пресса левого фланга — газеты Левой династической «Тан», «Сьёкль» и демократическая «Насьональ» — были как никогда воинственны. «Насьональ» прямо призывала к немедленной войне с Англией[794]. Бывший глава Министерства иностранных дел Франции маршал Сульт назвал Лондонскую конвенцию «новым Шомонским договором»[795]. Генрих Гейне ощутил повсюду в Париже тех дней «радостное воинственное воодушевление <…> За исключением легитимистов, все французы объединились под знаменами триколора, и их единодушный выкрик был: “Война коварному Альбиону!”»[796].

«Никогда после 1830 года я не видел такого явного и продолжительного энтузиазма», — отметил один видный французский политик. «Этот национальный дух проявляется без бравад <…> Вы можете быть уверены, что если бы правительство не ответило энергично на Лондонскую конвенцию, оно было бы сброшено революцией»[797], — писал известный французский либерал Леон Фоше своему британскому адресату.

Примерно в то же время, в 1840 году, разгорелся новый международный кризис — Рейнский, который существенно обострил отношения между Францией и германскими государствами, включая Пруссию[798]. Некоторые французские радикальные деятели выдвинули позабытое некогда требование к немцам передать левый берег Рейна Франции. Этот призыв был с восторгом подхвачен во Франции.

Некоторые исследователи полагают, что именно правительство Тьера выступило с подобной инициативой, которую они расценивали как «компенсацию за “дипломатическое Ватерлоо” на Востоке»[799]. Для этого, по их мнению, даже «были приняты меры по мобилизации армии и ускорено строительство укреплений»[800]. На наш взгляд, это не совсем так. Требование вернуть левый берег Рейна было традиционным для республиканских, демократических и отчасти леволиберальных кругов Франции. За передачу левого берега Рейна ратовали в том числе такие деятели, как Ж. Мишле, В. Гюго, А. Ламартин[801].

Однако для Тьера эта проблема не стала первоочередной. Он не выступал в парламенте с призывами возврата Франции левого берега Рейна, который мог быть завоеван только вооруженным путем, что, думается, он отлично понимал. В личной переписке Тьер также не касался Рейнского кризиса. Главным для него в 1840–1841 годы оставались политическая ситуация на Ближнем Востоке и англо-французский конфликт, находившийся в рамках этого Восточного кризиса. Совершенно очевидно, что к осложнениям в англо-французских отношениях Тьер не собирался добавлять еще и одновременное ухудшение франко-прусских и в целом франко-германских отношений. Но в условиях поднявшейся истерии во французском обществе ему ничего не оставалось, как подыгрывать в своих публичных выступлениях общественному мнению, требовавшему реванша за поражение в 1815 году. К тому же настроения, царившие во французском обществе, благоволили Тьеру в его стремлении перевооружить французскую армию и начать строительство фортификационных сооружений вокруг Парижа, которое, отметим, было предпринято уже после завершения международных кризисов и после его отставки с поста премьер-министра.

Французское правительство ответило незамедлительно. Уже 21 июля министр иностранных дел Франции опубликовал меморандум и направил новые инструкции своему послу в Лондоне[802]. В меморандуме французская сторона выражала сожаление в связи с принятием Лондонской конвенции, предусматривавшей применение военной силы, и снимала с Франции всю ответственность за предстоявшую операцию. Однако весь текст меморандума — это сплошная игра слов и не более того. Тьер не рассматривал действия союзников как выполнимые и конкретные, что в принципе было неверно. В целом меморандум отличала грубость по отношению к бывшим союзникам — англичанам. В нем подчеркивалось: «Отныне Франция свободна в выборе друзей и врагов <…> Европа и Англия, в частности, ничего не выиграют от изоляции Франции»[803].