Адольф Тьер: судьба французского либерала первой половины XIX века

Как Тьер объяснял позднее, союз с Англией был необходим, потому что не было возможностей для образования другого союза. Так, 20 января 1842 года он заявил, что «я хотел союза с Англией только из-за невозможности союза с Россией, которая всегда занимала противоположную позицию и по серьезным, и по второстепенным вопросам»[874]. Поскольку Пруссия, по мнению Тьера, ориентировалась на Россию, с ней также невозможно было организовать союз[875]. Оставалось ориентироваться на Великобританию, чтобы не оказаться в дипломатической изоляции.

Оценивая дипломатическую деятельность Тьера, прежде всего следует отметить, что он еще больше осложнил ситуацию, в которой находилась французская дипломатия к моменту его прихода к власти.

Отказавшись идти на компромисс на переговорах весной 1840 года, он не воспользовался благоприятной возможностью извлечь определенные дивиденды для Франции и ее протеже — Египта. Политика французского Кабинета министров представляла собой авантюру, основанную на вере в свое политическое превосходство над другими; в частности, не были учтены соответствующие качества Пальмерстона, оказавшегося высококлассным игроком, информированным и дальновидным политиком. Непонятно, на что рассчитывал Тьер, противопоставляя Францию практически всей Европе и России с Турцией. Даже тогда, когда ошибки французской дипломатии стали очевидными, он продолжал проводить прежний курс, проявляя завидное упрямство и бескомпромиссность, убежденный в том, что французские угрозы должны подействовать на «концерт» европейских держав. Чем это было вызвано? Политической близорукостью Тьера, его догматизмом, безграничной верой в придуманные им же истины, которые, кстати, не раз опровергала практика. Как верно подметил его политический соратник Ш. Ремюза, работавший с Тьером в министерстве 1840 года, он «не понимал того, чего не видел сам, и сопротивлялся всем идеям, которые не соответствовали его логической схеме»[876]. Искусный спорщик и превосходный оратор, Тьер оказался плохим переговорщиком.

Однако он являлся всего лишь продолжателем прежнего курса французской политики на Востоке. Его позиция практически ничем не отличалась от той, которую занимала Июльская монархия при бывшем главе Министерства иностранных дел маршале Сульте и короле Луи-Филиппе, в действительности заправлявшем всеми внешнеполитическими делами. Ближневосточный курс Франции при Сульте и Тьере базировался на затягивании переговоров, стремлении не принимать какого-либо конкретного решения по Восточному вопросу, чтобы тем самым дать возможность египетскому паше напрямую провести переговоры с турецким султаном, минуя европейских посредников. Такая стратегия, по нашему мнению, была единственно правильной для французского правительства, надеявшегося на благоприятный исход переговоров паши и султана. Ошибкой продолжателя политики Сульта было то, что он вовремя не остановился. Французское правительство, как могло, тянуло время еще с 1839 года, но египетский паша так и не извлек выгоды из французских проволочек. Следовало вовремя принять условия Лондонской конвенции, которые были согласованы всеми остальными европейскими Кабинетами. Безосновательно отвергнув эти условия, Франция оказалась в дипломатической изоляции.

Вместе с тем неправильно было бы говорить об односторонней ответственности Тьера за дипломатический провал Франции в 1840 году. Он не имел постоянной поддержки в парламенте, и своим министерским креслом был обязан только королю, а не парламенту. Соответственно, продолжительность его власти напрямую зависела от короля. Луи-Филипп, всегда живо интересовавшийся внешней политикой, имел очень большое влияние на принятие внешнеполитических решений, и поэтому ответственность за углубление Восточного кризиса лежит не только на Тьере, его Кабинете министров, но и на короле Франции. Тем более что, как уже отмечалось, сразу же после принятия Лондонской конвенции 1840 года Луи-Филипп долго совещался в замке Ё по восточной проблеме с Тьером и Гизо, специально приехавшим из Лондона. Если напористый Тьер мог дезинформировать короля относительно планов англичан (хотя Луи-Филипп свободно читал депеши французских послов за рубежом — такая практика сложилась еще в 1836 году, а с некоторыми даже вел частную переписку), то миролюбивый и не склонный к авантюрам Гизо, несомненно, мог лично сообщить Луи-Филиппу все свои соображения и повлиять на него.

Эта встреча, напомним, состоялась в августе, еще до начала — или, точнее, в самом начале — шовинистической истерии, развязанной во Франции. С августа до октября, когда Тьера отправили в отставку, прошло немало времени. Однако Луи-Филипп медлил с отставкой премьера, поскольку ему это было выгодно. Не стоит сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что, если бы король не был так болтлив и не разглашал важные государственные тайны, касавшиеся этого дела, то кризис мог бы быть менее ощутимым для французской дипломатии.