Луи-Филипп, который полностью одобрял проводимую его правительством политику, таким образом, ответственен за эскалацию Восточного кризиса ничуть не меньше, чем его Кабинет министров. Чтобы поддерживать собственную популярность, он так же, как и Тьер, подыгрывал общественному мнению[877]
. Поэтому неверно было бы считать, что французский король поддался общественным настроениям, как полагают некоторые российские исследователи[878]. Своими публичными речами Луи-Филипп постоянно подогревал эти настроения[879]. В общем позиции Луи-Филиппа и Кабинета Тьера существенно не различались. В действительности в 1840 году Тьер блефовал. Не отрицая возможности войны, он считал своей задачей оттянуть ее начало, и в этом заключался главный смысл позиции Министерства иностранных дел Франции во время Восточного кризиса 1839–1841 годов.Не стоит забывать и о роли Пальмерстона в эскалации англо-французского противостояния в 1840 году, в период Восточного кризиса, и, как следствие, всего ближневосточного конфликта с участием европейских держав. Глава Форин Оффиса, не желая уступать Франции, проявил не меньшую неуступчивость в этом конфликте, чем Тьер.
Прежняя «успешная» координация действий между Пальмерстоном и Сультом, как охарактеризовал ее французский исследователь Ш. Путас[880]
, осуществлялась за счет того, что французский Кабинет, по сути, шел на односторонние уступки, плелся в хвосте британской дипломатии. Тьер отверг такой подход, позиционируя Францию как равного Великобритании партнера, а не второстепенную державу, и стал проводить более независимый от нее внешнеполитический курс. Деятельность Тьера на посту министра иностранных дел продемонстрировала иллюзорность «сердечного согласия» — тесного союза Великобритании и Франции, основанного на общности их политического строя. Резкая смена отношения французского Кабинета министров к Великобритании, готовность воевать с ней свидетельствуют о глубоком разочаровании французского премьер-министра в англо-французском союзе, нежелании ориентироваться на Великобританию.Успех Пальмерстона был обусловлен тем, что он, в отличие от своего менее удачливого и менее предусмотрительного коллеги, сумел перетянуть на свою сторону не только Российскую империю, но также и Австрию и Пруссию. Поражение Франции и лично ее премьер-министра объясняется тем, что в 1840 году при решении Восточного вопроса Тьер брал в расчет только Великобританию, отказавшись от проведения прямых переговоров с Австрией и Пруссией. Если бы Франция с большим вниманием отнеслась к позиции Австрии и Пруссии и вела интенсивные дипломатические консультации прежде всего с ними, то эскалацию конфликта можно было бы отсрочить и тем самым дать дополнительное время Мухаммеду Али для его переговоров с султаном.
Выбор Великобритании — постоянного соперника Франции в Средиземноморье в XIX веке — в качестве главного партнера на переговорах и игнорирование других стран стоили Франции очень дорого. В ходе Восточного кризиса Великобритании удалось подорвать французское влияние и усилить свое экономическое и политическое проникновение в Сирию и Ливан. Кроме того, ее позиции значительно окрепли и в самом Египте. Сведя к минимуму власть Мухаммеда Али в Египте, Великобритания похоронила проект создания великой арабской империи под покровительством Франции.
Вместе с тем обострение международного конфликта способствовало усилению французской армии и флота, чему активно содействовал Тьер. Именно при его правительстве в 1840 году французский военный флот был доведен до девятнадцати линейных кораблей — столько же линейных кораблей насчитывалось в британской Средиземноморской эскадре. При этом следует учитывать, что корабли ВМФ Франции превосходили свои британские аналоги по мощи артиллерии. Кроме того, Тьер по-настоящему напомнил французам о позабытом величии Франции, что отразилось в том числе в переименовании в ноябре 1840 года нескольких строящихся линейных кораблей: «Бусентар» стал «Ваграмом», «Диомед» — «Тильзитом», «Эоль» — «Эйлау», «Аякс»— «Аустерлицем», а «Ахиллес» — «Бреслау»[881]
.