Адорно в Неаполе

Адорно мог бы без лишних слов поддержать такое противопоставление революционного эстетического потенциала и социального противодействия ему[435]. Но он идет другим, практически противоположным путем. В «Фетишистском характере» появляется смелая концепция: узурпация констелляции. Одно место немного напоминает сцену встречи с самим собой, когда пассивный слушатель пытается вспомнить название шлягера, когда воспоминание становится «болезненно четким, как в лучах прожектора» и он «осознает» это название. То, что происходит потом, заставляет насторожиться: Адорно говорит о «тексте», скрытом под звуковым обликом шлягера – и это метафора зашифрованного тайного текста, которая в книге о Кьеркегоре маркировала констелляцию. Но в данном случае такой текст «не что иное, как товарный знак шлягера». А в другом месте принцип констелляции, заключающийся в вырывании элементов из контекста, объявляется чистой махинацией новой могучей силы: монополистического производства[436].

В «Диалектике просвещения» враг уже окончательно присвоил себе констелляцию. Правда, здесь Адорно снова приписывает кинематографу соединение освобожденных носителей значения, шрифтовых символов: «Чем слабее взаимосвязи в действии, тем скорее полученный в результате взрыва образ становится аллегорическим знаком сокращения. Мелькающие вспышки кинокадров даже оптически приближаются к шрифту». Но эта констелляция больше не приводит к «событию истины», а попадает на службу к власть имущим: «Новый контекст, в который подготовленные образы входят, подобно буквам, это всякий раз контекст приказа». Что же произошло с утопической неаполитанской констелляцией, если она, судя по всему, попала в руки фашистов?

Барочные астрономы

Неаполитанская констелляция в качестве теоретической фигуры еще не гарантирует успеха. Напротив, она означает определенный риск. Беньямин и Кракауэр сумели воспользоваться ею для программных текстов о популярной культуре, когда применяли особенности констелляции скорее к литературе, чем к теоретическим концепциям. Но уже книга Беньямина о барочной драме, которую он писал в качестве докторской диссертации и которая включала в себя констелляцию как структурный принцип, оказалась непонятной для академических институций – ее отклонили. Адорно во вводной главе своей книги о Кьеркегоре прикрывает принцип констелляции академически приемлемым подходом – диалектикой Гегеля в версии Лукача – и лишь затем вводит предательские метафоры в качестве своего главного метода.

Констелляция как единственный структурный каркас затрудняет любое теоретическое исследование. Один из ее изобретателей очень наглядно показывает пример неудачи. Альфреда Зон-Ретеля не нужно было, как Беньямина и Кракауэра, склонять к марксизму на Капри. Его идея выводить из товарного обмена абстракцию не только физического, но и умственного труда появилась еще до Капри и не завершилась после Капри. Правда, после прихода к власти фашистов Зон-Ретелю пришлось взять вынужденную паузу. С помощью своего отчима Пенсгена ему удалось проникнуть в логово врага: он становится научным сотрудником центрально-европейского экономического комитета в Берлине, координационного центра крупной немецкой промышленности, и там он мог своими глазами наблюдать за приготовлениями к войне. И только в плачевных условиях эмиграции в Люцерне, Ноттингеме и позднее в Париже он попытался возобновить свои теоретические труды и контактировать с Институтом социальных исследований. Этот институт был одним из немногочисленных учреждений, которым удалось спастись и хоть как-то поддерживать скромными гонорарами бывших внештатных сотрудников, оказавшихся в тяжелой ситуации[437].

В 1936 году Зон-Ретель опять прислал Адорно свое экспозе, и на этот раз Адорно пришел в восторг: «Дорогой Альфред, думаю, я не преувеличу, если скажу Вам, что Ваше письмо стало для меня крупнейшим духовным потрясением в области философии с тех пор, как я познакомился с работами Беньямина»[438]. Он сравнивает себя и Зон-Ретеля с Лейбницем и Ньютоном, которые независимо друг от друга выдвинули одну и ту же новаторскую идею.

При этом речь идет «всего лишь» о систематическом характере той субверсивной работы с действительностью, которая началась в Неаполе. Что же так восхищает Адорно? То, что не должно быть никакой «первой философии», которая объявляет себя началом всех начал, что вместо этого истинно критический метод помогает объекту критики обнаружить его собственную истину, «что нам удается именно взорвать идеализм: не с помощью “абстрактной” антитезы практике (как это делал еще Маркс), а опираясь на антиномии в самом идеализме»[439]. Но это и есть та субверсия, которую Зон-Ретель наблюдал у неаполитанцев еще до того, как все неаполитанские отпускники превратили ее в инструмент познания в виде констелляции, каждый по-своему!