Адорно в Неаполе

Утверждения Адорно об общности теоретических интенций стало началом ужасных мучений. Властному Хоркхаймеру он мог дать только рекомендации, а тот с самого начала был настроен скептически. Адорно раз за разом пытается добиться от Зон-Ретеля и его набросков большей ясности, но Зон-Ретель каждый раз терпит неудачу. Разумеется, он работает в катастрофически тяжелых условиях, в своих отчаянных письмах он открыто говорит Адорно, что ему и его семье приходится бороться за выживание. И это его бедственное положение отчасти связано с ловушкой формального тщеславия. Один из разработчиков констелляции сам не может справиться с ее структурными требованиями: «мне так трудно написать толковый реферат о моем экспозе из-за того, что мой набросок по своей природе не содержит последовательного хода мыслей, в каждой главе замысел реализуется заново»[440]. Каждый раз, когда он пытается писать более упорядоченно, в более привычном стиле или просто более прагматично, ему не удается «сопротивляться притягательной силе, которая всякий раз затягивает меня в этот внутренний вихрь»[441]. Он опасается, что именно линейный ход мыслей не позволит ему достигнуть его теоретических целей: «так что мне приходится излагать Хоркхаймеру главные мысли совсем иным способом – не абстрактно-резюмирующим, а конкретно-демонстрирующим»[442]. Он без конца мучается «с новыми атаками, то есть с набросками»[443], ему снова и снова приходится с риском потери репутации просить Адорно перенести сроки, раз за разом он пытается «выражаться более ясно»[444]. Зон-Ретель тонет в водовороте собственных амбиций, и в конце концов Адорно не остается ничего другого, как защищать его в разговорах с Хоркхаймером с помощью уже цитировавшейся характеристики, то есть как зацикленного на одной теме душевнобольного.

Адорно тоже знакомы подобные трудности, а как потенциальная угроза они присутствуют постоянно. Он учится на композитора и лелеет академические амбиции, тем самым он уже оказывается между двумя стульями: базовая идея констелляции не является лучшим подспорьем в построении карьеры в какой-либо области. Новый стилистический идеал, впервые продемонстрированный в статье о «Воццеке», тот же Шёнберг довольно позорно не заметил. Попытка заполучить себе в союзники редакцию музыкального журнала «Anbruch», чтобы продвигать свое представление о Второй венской школе как концептуально новой модели сочинения музыки, тоже не увенчалась успехом. А на академическом поле Адорно изначально вел себя как институциональный аутсайдер. С оттенком ложной скромности он сообщает Кракауэру о небольшой суматохе во время его лекции по случаю вступления в должность: «Вертгеймер разразился рыданиями от злости и перевозбуждения; Тиллих счел форму лекции возмутительной из-за ее определенного тона; Мангейм ругался, а Хоркхаймеру (вместе с Лео, который стал его верным спутником) не хватало марксизма. <…> Во всем этом нет ничего удивительного. Я сюда не вписываюсь, я собираюсь заниматься не наукой и не мировоззрением, а чем-то принципиально иным, что никак не соответствует академическим категориям и раздражает этих людей»[445].

Хотя именно в этой лекции он еще более-менее академично встраивает программу констелляции в анализ новейшей истории философии, он даже приводит пример «переменной методики эксперимента», приводящей к решению задачи. Проблема «вещи в себе» окажется снятой, если бы нам удалось так расставить элементы общественной действительности, чтобы проявился фетишистский характер товара. Адорно предвосхищает критические замечания к своей лекции и весьма ловко нейтрализует их.

Годом позже, когда он выступил во франкфуртском отделении Кантовского общества с докладом об «Идее естественной истории», становится заметным результат некоторого ослабления институциональных рамок. Здесь Адорно уже позволяет себе констелляцию как форму доклада. Доклад констеллирует понятия «природы» и «истории»; логический, систематический ход мысли приостанавливается ради разделения понятий: намерение Адорно состоит в том, чтобы «довести эти два понятия до такой точки, в которой они окажутся в чистой дезинтеграции». Но вместо обоснования этого процесса мы видим горячие заверения: «Я не могу разнести развитие этих понятий традиционным способом. Здесь мы имеем дело с принципиально иной логической формой, а не с развитием “проекта”, в основе которого лежат моменты общей понятийной структуры. Эту другую логическую структуру мы здесь анализировать не будем. Это структура констелляции».

И разве можно в чем-то обвинять того, кто на фоне этого отказа от аргументации заподозрит такую логику в произвольности и непоследовательности? Перед приходом к власти фашистов концепция Адорно в институте социальных исследований отнюдь не считалась перспективной инновацией.