Адорно в Неаполе

Адорно в столь малой степени ощущает свою принадлежность к институту, что после смены власти строит свои планы независимо от него и в 1934 году эмигрирует в Оксфорд. Там он будто попадает в Средневековье – становится простым студентом и лишается родного языка. Согласно собственному высказыванию Адорно, у него отобрали весь простор для фантазии [446] – какой прок надеяться на концепцию констелляции, когда ход истории истребляет всякую надежду?

Окольными путями он возобновляет общение с Хоркхаймером. Он пишет Левенталю о своем восхищении «Сумерками», мрачным сборником афоризмов Хоркхаймера. Хоркхаймер распознает этот скрытый сигнал и приглашает Адорно к сотрудничеству с институтом, который тоже эмигрировал. Приглашает и злится, потому что считает, что Адорно отправился в Оксфорд чересчур эгоистично, не рассчитывая на совместную работу. Несколько дипломатических ходов, встреча между Адорно и Фридрихом Поллоком, который по-прежнему был доверенным лицом Хоркхаймера и исполнительным директором института, – и вот все недоразумения устранены. И Адорно, который не уставал подчеркивать свою роль изгоя, может наконец чувствовать себя полноценным членом институтского сообщества. Он с рвением исполняет свою новую роль. С большими ожиданиями от возможностей, которые обещает теоретическая работа в коллективе – еще задолго до американского периода.

В 1931 году Хоркхаймер в своей лекции по случаю вступления в должность директора Института социальных исследований изложил свои представления о будущем социальной философии как о результате сотрудничества разных научных дисциплин: «Сегодня гораздо важнее организовать на основе актуальных философских вопросов такие исследования, в рамках которых философы, социологи, экономисты, историки, психологи объединялись бы в стабильные рабочие группы»[447]. Адорно всей душой готов следовать этим тезисам. Так, например, он полагает, что работу о джазе невозможно написать силами одного человека, для этого нужен «коллектив с разделением труда» [448] представителей разных дисциплин, среди которых обязательно должны быть «экономика, социальные исследования в более узком смысле, музыкальная аналитика, история музыки, психология»[449]. Позднее Адорно планировал издание книги о популярной культуре, которая, разумеется, состояла бы только из статей соответствующих специалистов, в числе которых были бы Зон-Ретель и Кракауэр[450].

В Европе Адорно занимался политикой института, ездил в Париж проведать эмигрировавших туда участников встречи в Неаполе – Беньямина, Зон-Ретеля и Кракауэра. Это не всегда приятно, и не только потому, что из Зон-Ретеля приходится мучительно вытягивать удовлетворительный вариант его экспозе. Уже упоминавшиеся конфликты в связи с работой Беньямина о пассажах имеют место именно в этот период, а кризис в отношениях с Кракауэром драматически обострился. Адорно считает книгу Кракауэра о Жаке Оффенбахе полным провалом[451], а статью Кракауэра для «Журнала социальных исследований» [Zeitschrift für Sozialforschung] сокращает до неузнаваемости[452].

Тем не менее: именно таков узкий круг, и такому коллективу нужно четкое отграничение от внешнего мира. Интеллектуальное окружение делится на друзей и врагов, полемика становится непременным средством в теоретической работе. Первую разделительную линию в своей статье для институтского журнала Адорно проводит в отношениях с Куртом Мангеймом[453], создателем социологии знания и профессором экономики и социальных наук в том же Франкфуртском университете, который с самого начала был антиподом концепции Хоркхаймера. В своей книге «Идеология и утопия», получившей широкий отклик, Мангейм отходит от понятия идеологии по Марксу дальше, чем это приемлемо для Хоркхаймера и Адорно[454]. И вот Адорно, как исполнительный работник, заботящийся о благе единственной по-настоящему критической социологии, заносит руку для удара, который должен внести ясность в теорию.

Заметки, послужившие основой этого текста, были первым, что Адорно написал, когда «покинул Германию, кажется, с явными признаками психоза из-за Гитлера»[455]. По его собственной оценке, это «самая резкая марксистская работа из всех написанных мною»[456], и создается впечатление, что модель констелляции окончательно пала жертвой воинственного прагматизма. Адорно критикует миротворчество и нейтрализацию, содержащиеся в социологии Мангейма, и противопоставляет им базовые принципы диалектического материализма: социология должна «выражать в своей структуре и в своем развитии тенденции развития самой действительности», она должна адекватно описывать «реальные законы развития общества и с их помощью анализировать противоречивые факты».