Адорно в Неаполе

Новая монополистическая система экономики не является естественной финальной формой либерального капитализма, и, несмотря на катастрофичность, она больше не считается новым этапом на пути к его крушению. Теперь Поллок говорит скорее о стремительном присвоении, убивающем всякую надежду на саморазрушительные силы капитализма. «Плановая экономика и государственное вмешательство, изначально казавшиеся перспективным путем к социализму, поменяли свое значение на противоположное тому, которое раньше вселяло надежду»[461], – пишет Виггерсхаус.

Схематизм Поллока в его рассуждениях и превалирование экономического анализа над политическими оценками привели к разногласиям и ожесточенным спорам в институте. В 1941 году, во время подготовки программного номера «Журнала социальных исследований», посвященного «государственному капитализму», Адорно пожаловался Хоркхаймеру на недиалектический подход Поллока[462]. Потому что тот описывает в своей статье, что происходит, когда плановая экономика не отменяет капитализм и используется правящим классом для его усмирения: общество больше не воспроизводит себя через непрерывно возобновляющееся соревнование разных сил. Примат экономики замещается приматом политики. И политика командует экономикой. Властные структуры, в условиях либерального капитализма имплицитно складывающиеся из разнообразных посредников социальных групп, раскрываются и переходят в прямое распоряжение политической власти.

Поначалу этот диагноз не нравится Адорно и Хоркхаймеру[463], потому что он лишает всякой надежды на революционные процессы в результате внутренних противоречий. Но только согласившись с этим диагнозом, они сумели создать матрицу, на базе которой написали «Диалектику просвещения». «Только с этого момента начинается настоящая “критическая теория”»[464], – совершенно справедливо отмечает Гангль.

Адорно уже в 1936 году встраивает этот диагноз в структуру своей констелляции – на аксиоматическом уровне. До того она была курьезным вариантом марксистской теории грядущей катастрофы. Производительные силы могли бы привести к гуманному устройству общества, если бы буржуазные субъекты не сковывали эти производительные силы процессом вкладывания. Но именно это сковывание приводит к встрече со своим демоном и к взрыву сковывающей субъектности. И в этом взрыве констелляция сохраняла, пусть и в сколь угодно уменьшенном масштабе, свою мессианскую составляющую, которую Адорно свел к надежде на гуманное устройство общества.

А что если именно эта трансформация оборачивается своей противоположностью, что если, согласно диагнозу Поллока, в конце либеральной эры нас ждет не ее закономерный крах, а ее узурпация монополистическим капитализмом? Позже, в работе «Minima Moralia», Адорно отнесет этот момент решающей неудачи к очень раннему периоду, ко времени стабилизации валюты, то есть введения в оборот рентной марки в 1923 году. Адорно полагает, что эта стабилизация покончила с хаосом, который, по логике теории краха капиталистической системы, привел бы к краху. Такая оценка совпадает с тем, как Зон-Ретель описывал последние годы инфляции, он четко указал на контекст того хаоса, который удалось ликвидировать: «Ты не можешь себе представить, каким был мир, какой была повседневная жизнь на последней стадии инфляции. Когда было невозможно провести границу между нормальной жизнью и криминалом. Этот город был джунглями, полными авантюристов. Ничего не работало нормально. Потом я столкнулся с этим в Неаполе»[465].