Читаем Адорно в Неаполе полностью

И вот теперь это вибрато изучается во всех возможных аспектах джаза. При этом все разделы выстраиваются по одному и тому же принципу. Иллюзорная «вибрация», то есть общественно прогрессивный, утопический момент, разоблачается на каждом этапе как всего лишь вложение. В первой главе после введения это непосредственная пригодность джаза к употреблению. Согласно принципу вибрато, его функциональность больше не способна выполнять функцию «нарисованного орнамента, который должен обмануть зрителя, показывая, что он якобы просто вещь». Впечатление, будто джаз это подлинно демократический вид искусства, Адорно тоже объявляет заблуждением: «его непосредственная манера, фиксированная в жесткой системе приемов, вводит в заблуждение относительно классовых различий». И заявляемая возможность массового восприятия также «всего лишь видимость; люди подпевают только самым понятным мелодиям с простым ритмом».

Иррациональность успеха или неуспеха джазовых композиций могла бы позволить надеяться на то, что никакая система не может повлиять на успех. Однако и эта иррациональность, по Адорно, является разрушительной, к тому же вписанной в систему. А термины, служащие для того, чтобы выдать этот хаос за творческий беспорядок – «вдохновение, гениальность, творчество» и так далее, – это все «выродившиеся заклинания», используемые для вибрато. В двух следующих главах мы видим корни этого вибрато в философии Адорно – с одной стороны, он разоблачает мнимую аутентичность джаза как замаскированную современную систему подавления[479], а с другой стороны, описывает закон рынка, по которому вещь «должна одновременно оставаться той же и создавать иллюзию новизны». В обоих случаях мы видим в действии диалектический образ истории, когда в неизменное вкладывается что-то якобы новое, а новое приобретает облик якобы древнего.

А не может ли быть так, что общественная новизна джаза состоит в том, что композиция не является решающим элементом, что эстетическое воздействие происходит в большей степени благодаря воспроизведению, искусству аранжировщика и исполнителя? Как неаполитанцев в свое время мало волновало предназначение вещи и они использовали ее в констелляции не по назначению? Но нет, и здесь, по Адорно, действует механизм остановленного диалектического образа: «Возбуждение и необычность, новая краска и новый ритм просто вкладываются в банальное – как джазовое вибрато в статичный тон, как синкопа в основной ритм; эта интерференция джаза – работа над аранжировкой композиции». Но, может быть, хотя бы разделение труда дает образец будущих процессов эстетического производства? Ничего подобного. Для Адорно оно тоже лишь романтизация «в смысле неопределенной прогрессивности, в духе того самого “ритма эпохи”».

В лице простого любителя музыки джазовая индустрия нашла непритязательную публику, которую она вовлекает в производственный процесс, и для того, чтобы заретушировать этот дилетантизм, нужны специалисты для дальнейших производственных этапов, а сами эти этапы затем камуфлируются под прогрессивное разделение труда. И вообще что касается любителя: в следующей главе его сущность разоблачается как «субъективный коррелят той объективной формы-структуры», которую автор определил как ядерную структуру джаза: «Беспомощность того, кто исключен из специализированного ремесла, кто испытывает страх равным образом и перед музыкой, и перед общественной властью и от страха пытается приспособиться к ней, пусть и безуспешно, – эта беспомощность является таким же важным компонентом, как и нормальное сознание эрудированного знатока. Таким образом, беспомощность, визжащее вибрато, нормальное сознание и банальность – все вместе являются конституирующими составными частями джазовой формы».

Один краткий пример в этой главе наглядно демонстрирует разницу между ранней и нынешней моделями констелляции по Адорно. В книге о Кьеркегоре опечатки еще были шифрами, которые освобождались от субъективной потребности в высказывании и в результате становились составной частью констелляции эстетического. В работе о джазе они относятся к вибрато, которое призвано оживить статику с помощью иллюзорного дилетантизма.

На другом конце спектра, там, где расположен утонченный вкус, который, по Адорно, присущ джазу, дела обстоят не лучше, здесь мы тоже видим, как статика использует вибрацию: «Но индивидуальное, вкладываемое в джаз, возникло не само и не принадлежит себе. Оно давно уже стало застывшим, шаблонным, поношенным – эта участь постигла индивидуальное в той же мере, что и общественный договор до него».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.
100 мифов о Берии. От славы к проклятиям, 1941-1953 гг.

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии»Первая книга проекта «Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917–1941 гг.» была посвящена довоенному периоду. Настоящая книга является второй в упомянутом проекте и охватывает период жизни и деятельности Л.П, Берия с 22.06.1941 г. по 26.06.1953 г.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза